В партизанских буднях стремление мстить врагу превышало все. Промежутки между одним боем и другим были коротки. Боевой пыл не остывал ни на минуту, и поэтому открытые раны страшной трагедии не раздражались в такой мере, как это стало, когда мы вышли из лесов. Безмерно разболелись раны у каждого еврейского партизана. Был подведен итог, оказавшийся с таким громадным кровавым дефицитом. Редко у кого остались жена, ребенок, брат или сестра, с которыми можно было дальше шагать по жизни.
Труден был путь к нашей свободе. Немало партизанской крови было пролито на дорогах и тропинках, в лесах и на полях. Но еще труднее было «встречать и приветствовать жизнь».
Очень тяжело было ступать на землю разрушенных еврейских городов и местечек. Ноги одеревенели, и мы шатались, как годовалые дети. Ужасающе выглядела панорама каждого еврейского поселения. Еврейские дома были превращены в кучи пепла. В сохранившихся домах окна и двери выломаны, настежь распахнуты. Не менее болезненную картину представляли дома, где поселились новые хозяева. В еврейские жилища вселились люди другого народа, с другим языком.
С тяжелым чувством шли мы от улицы к улице, от одного ряда домов к другому. Казалось, что вот-вот распахнутся двери и навстречу тебе выйдут добросердечные волынские евреи, а со двора вылетят еврейские дети, или что вот сейчас выйдут из домов и дворов святые мученики, из каждой щели выйдут умерщвленные и раздастся песня еврейских детей о козочке и красных апельсинах. Получилось так, что мы, оставшиеся в живых, выглядели, как выброшенные из пращи камни, как опавшие со сваленных деревьев листья.
Свободное копирование
