Долгое будущее - 101

23 мая

От грусти нет сил писать.

25 мая

Я все о себе, о песнях, а в Европе война, Гитлер совсем озверел. Меня не оставляет предчувствие страшной беды, как будто она совсем близка. Что это? Откуда это предчувствие? О чем?

Были у Татлина: Фонвизин, соседка Женя и я. Он пел с бандурой. Ах, как хорошо он поет! От его «думок» и старинных русских песен веет подлинно XVII веком! И бандура! Говорит, что сам ее сделал. Но она слишком настоящая, вот такую носили по базарам слепцы. Говорят, он с ними, со слепцами-то, в юности бродил по Украине. Этому я верю всецело. Так петь можно, только сжившись с их пением, с их великим искусством. Какая простота и в то же время затейливость. После него пела я. И сама знаю, даже если б слушатели и не подтверждали этого, что была не хуже. Есть и у меня «свое». Татлин, его невероятное лицо: белесое, пренекрасивое, зажмурит глаза, и одинокая скупая слеза тихо ползет по щеке. А звуки бандуры. Двадцать две струны. Вот это записать на пластинки! Не станет Татлина — и песни эти умрут с ним!

Дети удивительно очищают душу. На прогулки я беру с собой Алену. Ее рассказы о школе —- своеобразный гиньоль. Мила, наивна, синие глазенки, очаровательная длинноногость. И ощущение чистоты и несложности всей ее жизни. Душенька! Как я тоскую по Ване! Посылаю деньги папе с мамой за него. Им ведь трудно. Вяжу спицами кофты женам писателей за деньги — на заказ. Вере Михайловне Инбер связала красивую.