И снова вокруг Кафки наступила тишина. Лишь время от времени я безрезультатно стучалась в различные высокие двери… Трудно поверить, но и в “Прогрессе” подписанный “В набор” экземпляр пропал. А приведенные выше письма К. Симонова были после его смерти опубликованы в 12-м томе его собрания сочинений с уже знакомым объяснением в примечаниях, для какой цели они были написаны.
Столетие со дня рождения Кафки чуть-чуть помогло. Кое-что удалось напечатать в “Литературной газете”, “Иностранной литературе” и даже в альманахе “Современная драматургия”. Несколько позже журнал “Октябрь” хотел опубликовать большую подборку из “Дневников”, готова была уже верстка. И тут — из чистого “нетерпения сердца” — я совершила крупную ошибку. Решила, что настала пора снова попытаться “двинуть” книгу. Позвонила бывшему Председателю Комитета по печати Б. Стукалину, ставшему к этому времени заведующим Отделом пропаганды ЦК (кстати, уходя с прежнего поста, он поручил своему первому заместителю по комитету, И. Чхиквишвили, позвонить мне и сказать, что он помнит свое обещание покойному К. Симонову и непременно выполнит его). Б. Стукалин направил меня к соответствующему референту (В. Викторову), который принял меня почему-то не в своем кабинете, а в каком-то специальном, “ничейном”. Беседа длилась около двух часов. Он рассказывал мне о важности для страны его собственного труда, — не помню, чему посвященного, кажется, что-то по гидротехнике, но, возможно, и другое. Хорошо запомнила я лишь то, что относилось к моему “делу”.
Он: Ну вот, мы издали Булгакова, и что?..
Я: Да, и что? Советский Союз не пострадал.
Он: Мы издали Мандельштама, и что?..
Я: Да, а разве пострадал Советский Союз?
Он: Я хочу сказать, кому это нужно? Точно так же, как и ваш Кафка.
И так далее в таком же духе. В ответ я не нашла лучшего аргумента, чем запальчиво заявить, что нужен, нужен Кафка, раз в “Октябре” радуются своей предстоящей публикации.
Короче говоря, в тот момент, когда я, вне себя, почти бегом проделав путь до редакции “Вопросов литературы”, влетела в свой кабинет, зазвонил, как в плохом романе, телефон: из редакции “Октября” мне сообщили, что только что “сверху” приказали снять публикацию Кафки… Экземпляр выправленной верстки остался у меня на память.
Это только некоторые “вехи”. Были еще и “вешки”. Как, например, инсценировка “Письма отцу”, осуществленная Марком Розовским на Малой сцене МХАТа, с Андреем Поповым в роли отца. Моей главной заботой после премьеры было отговорить д-ра Марте, тогдашнего советника по культуре австрийского посольства в СССР, присутствовавшего на премьере вместе с несколькими корреспондентами, от публикации рецензий за границей. Но театр был менее терпелив. На один из спектаклей пригласили министра культуры, кандидата в члены Политбюро П. Демичева. Он ответил: “Этот труп гальванизировать незачем”. Фраза эта, само собой разумеется, послужила смертным приговором инсценировке, на память от которой у меня осталась программа с подписями всех участников, в том числе и Олега Ефремова, и с такой надписью:
“Не кажется ли Вам, дорогая Е.А., что в слове “ЧАЙКА” был изначально спрятан буквенный шифр “КАФКА”? Нет ли тут божественной связи и недоступной нашему разуму взаимоискрящей судьбы?
С благодарностью
1 окт. 1981 Марк Розовский”
Вы, наверное, правы, Марк, хотя слово “кафка” по-чешски значит не “чайка”, а “галка”, чего Вы, вероятно, тогда и не знали.
Спустя годы, когда М. Розовский получил собственный театр, инсценировка была возобновлена на сцене, но, увы, уже без Попова.
Или, скажем, еще одна “вешка” — дискуссия в комиссии по творческому наследию Симонова: нужно или не нужно продолжить его усилия по осуществлению изданий других авторов (Булгаков, Мандельштам, Кафка), т.е. считать это своего рода завещанием и довести дело до конца. Каждый член комиссии представил свое мнение в письменном виде. Мнения, увы, были различны…
Свободное копирование
