Я на вбогим, сумнiм перелозi
Буду сiять барвистi квiтки,
Буду сiять квiтки на морозi,
Буду лить на нiх сльози гiркi.
I вiд слiз тих гарячих розстане
Та кора льодовая мiцна.
Може квiти зiйдуть, i настане
Ще й для мене весела весна.
Л. Украiнка
Рабочим у меня был Федор Иванович Раченя или, как все его называли на прииске - дядя Федя. До ареста он жил в небольшом селе Каменец-Подольской области, недалеко от государственной границы с Польшей. В школе ему учиться не довелось, и он едва умел читать и писать печатными буквами. С детства познал тяжелый труд крестьянина на своем небольшом участке земли; женился, родились двое малышей. С коллективизацией жизнь на селе, как и в городах, резко ухудшилась. Но Федя, здоровый двадцатипятилетний деревенский парень, работал добросовестно и в колхозе, и на своем участке и кое-как сводил концы с концами. В начале 1938-го года волна репрессий докатилась и до его села. Выбор местных чекистов пал на подозрительно хорошо жившего Федю, и, обвиненный в шпионаже, он получил десять лет. Попал на Колыму на недавно открывшийся в ЗГПУ прииск Линковый. Работал в шахтной бригаде.
На Колыме, как это делалось на материке, первое время пробовали оттаивать подземные пески пожогами, бутом - нагретыми на костре камнями, или паром при помощи пойнтов (металлических трубок), в которые пар подавался по шлангам из бойлера. Чаще же всего для оттайки песков жгли дрова у груди забоя, прикрывая его от выработанного пространства железными листами. Но колымская вечная мерзлота плохо поддавалась огню, дневная уходка забоев не превышала трех-четырех дециметров, пожирая огромное количество леса, запасы которых на Колыме были ограничены. Решили перейти на буровзрывные способы разработки песков. Техника в то время была примитивная, бурильных молотков и компрессоров еще не было; и в первые годы, когда в шахте работал дядя Федя, на Линковом шпуры сравнительно небольшой глубины проходили в мерзлой породе вручную ломами. Это была самая тяжелая работа. После проветривания забоя взорванный грунт грузили лопатами в тачки и по трапам отвозили к находившемуся у ствола шахты бункеру.
Здоровый от природы и приученный с детства к тяжелому физическому труду, дядя Федя долго держался. Казалось, ни тяжелая работа, ни скудное неполноценное питание не могли сломить его. Но через два года у него появились боли в области сердца, тяжелая одышка, отеки на ногах, и он понял, что полностью выдохся и шахтерский труд ему уже не осилить. К тому времени резко ухудшилось питание заключенных, а нормы выработки увеличили. Все чаще приходилось ему обращаться в санчасть за освобождением. Доходягой, с пороком сердца, с явными признаками цинги и пеллагры Федя надолго попал в больницу на Двойной, затем, «сактированный» по состоянию здоровья, - в полустационар. Там, валяясь на голых нарах, он быстро съедал свою четырехсотграммовую пайку хлеба и все думал, как бы выбраться из злосчастного места.
Один из его напарников по шахтному забою - бывший садовник, старик по лагерным меркам, убедил начальство прииска в возможности выращивать овощи на Колыме, с ее коротким прохладным летом. Действительно, недалеко от Сусумана на совхозных огородах сажали капусту, репу, турнепс. В это время Линковый уже объединили с приисками Скрытым и Топким, и возле поселка Перевалки недалеко от реки Берелеха выбрали участок для экспериментального огорода. Когда дело наладилось и стало ясным, что огород может приносить немалый урожай, его расширили и окружили колючей проволокой, а садовнику дали в помощники дядю Федю. Вначале по слабости он выполнял лишь обязанности ночного сторожа, но затем, подкрепившись рабочей пайкой и плодами огорода, стал полноценным работником сельхозучастка. Вскоре он так поправился, что, когда к началу промывочного сезона медкомиссия из Сусумана приезжала обследовать полустационары на предмет использования доходяг на горных работах, нарядчик говорил ему:
- Смотри, не попадайся на глаза начальству! А то заметут на полигон или промприбор.
Освободившись из лагеря, дядя Федя стал работать плотником в стройцехе, но с больным сердцем эта работа оказалась ему уже не под силу, и он перешел на мой горный участок рабочим маркшейдера. Ходил на съемки, замеры горных выработок, заготовлял чопы («пробки»), забивал их в шпуры в кровле подземных горных выработок для закрепления в них маркшейдерских знаков («точек»). При производстве подземной теодолитной съемки вешал на точки отвесы, держал конец рулетки при измерении длин сторон теодолитного хода и при съемке лав. Для замера открытых горных выработок в конце месяца производилась нивелировка полигонов по квадратной десятиметровой сетке, и дядя Федя изготовлял из строительной дранки колышки для разбивки сетки, «бегал» во время съемки с нивелирной рейкой. У рабочего маркбюро было довольно много свободного времени в то время, когда маркшейдер занимался камеральными работами. Как почти все политические, дядя Федя не мог выехать на материк и вызвал на Колыму семью, а сам, тем временем, построил небольшой дом. После XX-го съезда КПСС и реабилитации дядя Федя выехал на материк, поселился в деревне, купил дом, завел огород, домашних животных, но больное сердце все чаще давало себя знать, и прожить на свете ему суждено было уже недолго.
Свободное копирование
