В санчасти

   Усни, моя доля суровая!

   Крепко закроется крышка сосновая,

   Плотно сырою землею придавится,

   Только одним человеком убавится.

   Убыль его никому не больна,

   Память о нем никому не нужна!

  И. Никитин

   После снятия с работы фельдшера больницы Марьевича я, продолжая работу в амбулатории, выполнял обязанности и фельдшера стационара. В амбулатории проводил утренний прием посетителей ее, а иногда и вечерний, в стационаре делал внутривенные инъекции больным и заключенным вензоны, брал кровь на анализы и подготавливал ее для отправки в Нексиканскую лабораторию, раздавал лекарства, делал перевязки и выполнял назначенные врачом процедуры. Так как аптеки на прииске не было, приходилось самому готовить лекарства и для больницы, и для амбулатории. Лагерный жестянщик изготовил нам перегонный куб со змеевиком для получения дистиллированной воды. Устройство использовалось для приготовления стерильных растворов, вводимых внутривенно, подкожно и внутримышечно. Перевязочного материала не хватало, и санитарам приходилось десятки раз перестирывать и кипятить старые бинты. В качестве перевязочного материала часто использовались разрезанные на полосы старые простыни. В обязанности фельдшера больницы входило и вскрытие трупов под наблюдением врача, устанавливавшего патологоанатомический диагноз умершего. Хоронили заключенных в полутора километрах от лагпункта Двойного в верхнем течении ручья Дайкового в братских могилах. Следов кладбища со стороны дороги не было видно: зимой покрывал его глубокий снег, летом - густая трава. Лишь на могилах авторитетных воров их бесконвойные или вольнонаемные кореша водружали иногда небольшие деревянные кресты и рядом ставили бутылку. Выражение «отправиться на Дайковый» на прииске означало закончить лагерную жизнь в братской могиле.

   Больница представляла собой бревенчатое, оштукатуренное и побеленное снаружи и изнутри здание и состояла из трех палат, процедурной, кабинета врача, каморки старшего санитара, раздаточного пищеблока, чулана для хранения одежды и постельного белья. Здание имело три входа. Один из них через небольшой тамбур вел в процедурную, куда также поступали и откуда выписывались больные, и далее - в палаты. Второй тамбур вел в кабинет врача и раздаточную. Третий вход небольшим коридором был соединен с основной палатой больницы. Из этого коридора двери вели также в туалет, плохо утепленный и мало отличавшийся от дворовой уборной, в коморку для верхней одежды больных и в морг - последнее лагерное пристанище многих заключенных. К больнице примыкал огород, находившийся внутри лагерной зоны и обнесенный невысокой оградой из колючей проволоки. В нем выращивали капусту, репу, турнепс, позволявшие немного улучшить питание больных и обслуживающего персонала стационара. На огороде работали санитары и выздоравливавшие больные.

   Основная палата больницы была рассчитана человек на тридцать. В середине нее стоял длинный стол и две скамейки, печка обычной лагерной конструкции, изготовленная из железной бочки. Две меньшие палаты вмещали по десять человек. Одна из них была предназначена для тяжелобольных, другая - для выздоравливающих, помогавших санитарам. Там же спали санитары и фельдшер. Все помещения больницы, так же как и рабочих бараков, освещались небольшими окнами или тусклым электрическим светом. Рамы в окошках были одинарными, и зимой с внутренней стороны их нарастал неравномерный слой льда, толщиной в пятнадцать-двадцать сантиметров, постепенно оттаивавший в конце мая, так что зимой слабый свет попадал в помещения, но ничего через окна не было видно.

   Операционной в больнице не было, и сложные, полостные хирургические операции на прииске не проводились. Сравнительно простые операции делали в процедурной, и довольно часто. Многие из них были связаны с, так называемым, «членовредительством». Где-то доставали заключенные шприцы и иглы, и вводили в мышцы рук, ног, ягодиц или в мошонку слюну, содержащую большое количество болезнетворных микробов. Попадая в стационар, им удавалось немного отдохнуть от тяжкой работы. Иногда такие эксперименты заканчивались трагически. Когда имелась возможность скрыть факт членовредительства, то есть, когда оно не было очевидным и не было зафиксировано надзирателем, врачи не оформляли акты об этом, чтобы больной не попал на штрафной режим питания. Были случаи искусственного раздражения роговицы глаза чернильным порошком или другими едкими веществами. Но чаще всего заключенные, чтобы окончательно избавить себя от тяжелой работы на прииске, взрывали капсюлем кисть руки или стопу. Первое время «подрывниками» были работяги-доходяги. Затем, когда режим в лагере ужесточился, ими часто становились блатные или суки, нарушившие суровые воровские законы и приговоренные к смерти своими бывшими соратниками. Такой участи не избежали и Мустафа Карым из Сусуманской пересылки, и Стальной, вожак одного из наиболее жестоких бандитских формирований, и Дмитриев, убивший фельдшера Клименкова, и многие другие их сподвижники и враги. После ампутации конечности или, в том редком случае, когда кости были мало повреждены и удавалось спасти ее, после длительного лечения членовредителей снова отправляли на штрафной лагпункт. Там они трудились на сравнительно легких работах, главным образом, на проходке горно-подготовительных выработок (на рытье канав и зумпфов, на очистке котлованов, возведении дамб), на ремонте дорог или мыли золото на проходнушках или лотками. Совсем неспособные к труду валялись на голых нарах в полустационаре, кутаясь в рваные телогрейки и получая четыреста граммов хлеба и жидкую баланду. Блатных и сук разных мастей редко спасало членовредительство. Их идеологические противники, захватившие власть в лагере или в штрафной зоне, некоторое время издевались над ними, а затем убивали. Правящая элита воров, заседая на своей «правилке» или, как иногда говорили в лагере, «на политбюро», дотошно рассматривала поведение каждого обвиняемого и выносила приговор. Затем, вызвав очередную жертву в сушилку, где заседали воры-законодатели, объявляли решение суда и приводили его в исполнение. Обычно, скрутив осужденного, душили его шнурком или веревкой, заталкивали под нары и вызывали для разбора следующего «клиента». Бывали случаи, когда в морг больницы с Линкового привозили по три-пять, а иногда и более, трупов со «шворками» (шнурками) на шеях.

   Когда Мустафа Карым попал в больницу с раздробленной стопой, врачам удалось спасти ногу, но передвигаться он мог лишь с костылем. Начальник ОЛПа, старший лейтенант Викторов, несколько раз приходил в больницу, вызывал Карыма в кабинет врача, требуя назвать имена руководителей бандитских формирований штрафной зоны Линкового, обещая взамен перевести его со штрафного пайка на больничное питание и оставить в лагпункте Двойном после выздоровления. Но Карым молчал, зная, что за этим последует немедленная расправа с ним блатными. После выздоровления и выписки из больницы, Мустафу снова отправили на Линковый, откуда вскоре привезли его труп в морг.