Через пару дней я зашел к Александру Абрамовичу. Встретил он меня приветливо и дружелюбно, посочувствовал, что я не попал на курсы фельдшеров; но сказал, что самое важное для фельдшера - это практика, что и он и дежурные фельдшера мне в этом помогут. До начала зимы в отделении было мало тяжелых больных, и это позволило мне без спешки ознакомиться с моими новыми обязанностями.
Здание отделения было расположено буквой «П» и имело два крыла. В одном из них были больные Малинского, в основном, с острыми заболеваниями, в другом - хроники, гипертоники. Врачом второго крыла был Федор Ефимович Лоскутов, являвшийся одновременно ординатором глазного отделения. Он был «повторником» - отбывал второй срок, как и многие другие заключенные, получившие в середине тридцатых годов необоснованно малые сроки заключения. Постоянного ухода и лечения больные-гипертоники не требовали, и их обслуживал один фельдшер в дневную смену. В экстренных случаях больные вызывали Александра Абрамовича, который жил в этом же отделении, или дежурного фельдшера нашего отделения.
Заведующей обоих отделений была жена доктора Доктора. Появлялась она в отделениях не чаще одного раза в месяц. Заходила в свой, обычно закрытый, кабинет, надевала белоснежный халат с узорчатыми вышивками и в сопровождении Александра Абрамовича обходила палаты. Врач рассказывал ей о состоянии больных, и она кивала головой в знак согласия. Вообще, жены крупных лагерных начальников, занимая определенные должности и получая соответствующие зарплаты, на Колыме редко относились к своим обязанностям добросовестно, полагая, что мужья их много работают и главная задача жен - обеспечивать им уют дома.
Работал я днем, попеременно с обоими фельдшерами: Николаем Дмитриевым и Надеждой Кравченко, дежурившими по суткам. Моя работа, как и в отделении Ольги Степановны, состояла в раздаче лекарств, измерении температуры, выполнении несложных процедур: банки, горчичники, массаж, растирания, соллюкс. Иногда я кипятил шприцы, накладывал жгут на руку больного во время внутривенных вливаний, которые мне еще не доверяли. Александр Абрамович часто брал меня на осмотр больных, и я под его диктовку записывал на фанерной дощечке результаты обследования и назначения врача. Бумаги едва хватало на истории болезней и температурные листки, и все промежуточные записи велись на деревянных дощечках или фанерках. На них я записывал температуру больных и врачебные назначения лекарств и процедур, врач по ним делал записи в историях болезней. Занося температуру в температурные листки, вклеенные в истории болезней, я внимательно прочитывал записи врача и уже знал не только все назначения, но и диагнозы, симптомы и течения заболеваний.
Как-то в больницу приехала женщина-врач из Магадана. Ее родственник, заключенный, лежал в отделении Малинского. Она зашла в процедурную и поинтересовалась, чем он болен. Малинского в отделении не было, и дежурившая в это время медсестра Надя Кравченко сказала, что без врача она ничего сказать не может.
- У него ревматический перикардит, - некстати вклинился я в разговор.
Метнув на меня недоброжелательный взгляд, Надя сказала:
- Нам врач не разрешает сообщать какие-либо сведения о больных.
С тех пор она смотрела на меня, как на выскочку, всезнайку, перестала уделять прежнее внимание и вела себя так, будто меня и вовсе не было в отделении. Если я ее о чем-либо спрашивал, она обычно сухо отвечала:
- Вы же все знаете! Зачем меня спрашиваете?
Свободное копирование
