Продолжу, однако, вспоминать о тех девочках, которых не хочу забыть.
Аллочка Любовецкая была откровенно хорошенькая, привлекательная девочка, но не могу вспомнить, кто из наших ребят за нею ухаживал. Жила она в одном со мною доме, и это именно у её родителей парень, которого, рассказывая о школьной воровской компании, я назвал «Юрой Симкиным», занял три рубля, предварительно вместе с друзьями обчистив их квартиру и припрятав украденные вещи в своей комнате… Она живёт теперь (если жива) в США и приезжала как-то в Харьков погостить… но так и не встретилась с Куюковым, о чём чувствительный Жук мне писал с обидой… Кто-то из общих знакомых показывал мне её снимок нынешних уже времён – нет, не вижу ни малейшего сходства с той, юной Аллочкой… Время – жестоко!
Была и ещё одна девочка в нашей компании - Лара Штернберг. Кто-то из подружек намечтал (как это иногда любят девчонки, а реже – и мальчишки) мой с нею союз, но это была чистая химера. Ни она ко мне не испытывала ни малейшего романтического интереса, ни я к ней. Однако вспоминаю её с удовольствием. Иногда мы сходились в её квартире, там было фортепьяно, и однажды Муха привела туда свою подругу Инну Шмеркину из 106-й школы. Инна немедленно уселась за инструмент, заиграла, запела. Она была известна своей незаурядной музыкальностью, но нестандартная, вызывающе, сказал бы я, еврейская внешность и резкие, нарочито эпатажные выходки отталкивали от неё мальчиков. Заражённый этим отношением к ней, я принялся глупо и грубо её вышучивать, она обиделась и ушла. В своей книге о Борисе Чичибабине я подробнее пишу об Инне, с которой много лет спустя мы подружились. Сейчас Фаина (таково её полное имя) Шмеркина живёт в Цфате (Израиль), а сын её, Антон, – жил в США, где она дважды уже или даже трижды побывала (а он тоже гостил у неё), но позже он нашёл себе применение в Киеве.
Разумеется, был с нами в дружбе и верный Реночке Лёва Рожков, а ещё с нами вместе встречал 1949 год Мирон Черненко. Лёвкина судьба сложилась коряво. Ещё учась в школе, он болезненно пережил разрыв между родителями. Лев был душою предан своей маме, отец же, привезя с фронта множество «трофеев», ударился в загул. Может быть, эта драма в семье повлияла на нравственное (а, вернее, безнравственное) поведение сына. Жук мне сокрушённо, но без особых подробностей, рассказывал о Лёвкиных романах и пьянках, он пытался как-то остепенить друга, но тот не слушался… Кончилось тем, что на каких-то дальних дорогах Рожков попал в катастрофу и страшно был искалечен. Жизнь ему спасли, но он остался инвалидом. Таким вот, истерзанным и духовно, и физически, застала его советская «перестройка», а затем и все последующие смутные времена. Несколько лет назад он умер в Харькове.