А внутри нашей школы политические игры подростков невольно приводили к забавному, хотя и неосознанному, пародированию кровавых политических игр взрослых. Я уже поминал «Школьную правду». Она выходила под редакцией Станислава Духина и регулярно содержала нападки на школьных «оппозиционеров», «иудушек троцких», всевозможных юных «уклонистов» и «оппортунистов»… Разумеется, доставалось и хулиганам, двоечникам, которые отвечали нашим «партийным активистам» лютой ненавистью и порой набивали им хорошие шишки и синяки… Много позже, уже во взрослой жизни, бывший участник воровской компании подростков – тот, которого я вывел в этом повествовании под именем «Миши Дворкина», с презрением и негодованием отзывался о Духине, Покровском, Паскале… Дистанция во времени не снизила накала мальчишеских страстей!
:
Одной из первых общественных работ, в которой мне довелось участвовать ещё в пятом классе, была разборка завалов на местах разрушенных войной зданий. Например, на Пролетарской(б. Сергиевской) площади напротив Университетской горки, да и в других местах. Одновременно с нами, детьми, этим занимались и подконвойные немецкие военнопленные. И не только немецкие: когда мы, спустившись к Клочковской в районе Речного переулка, проходили напротив одной такой группы, занимавшейся разборкой руин, кто-то из живущих здесь, на Павловке, ребят сказал, что это – французы-петэновцы, взятые в плен на «Восточном фронте». Мне, разумеется, немедленно захотелось проверить, так ли это, но познаний во французском я ещё не успел приобрести, а потому решил крикнуть им по-французски «Да здравствует Франция!».- единственную фразу, которую, как мне казалось, я знал. Но – ошибся и выкрикнул: «Вив ле франсэ!», что означает: «Да здравствует французский язык!» Тем не менее, один из работавших солдат-оборванцев, сжав кулак на уровне головы, вполне серьёзно ответил мне: «Vive la Fran;е!». Вскоре, дойдя пешком до центра города, мы принялись по цепочке перебрасывать высвобождаемые из завалов кирпичи, складывать их в штабеля. Здесь, на Сергиевской (Пролетарской) площади, руины вскоре разобрали, но по всему остальному городскому центру они просуществовали вплоть до середины 50-х годов, только проемы дверей и окон были заложены кирпичом, чтобы воспрепятствовать проникновению разных бродяг, а также детей…
Но работы по расчистке завалов, не без помощи школьников, продолжались. Помнится лето, когда мне в составе группы ребят довелось участвовать в погрузке лома огнеупорных кирпичей от развалин довоенной Харьковской электростанции (в центре города, на набережной реки Харьков) – их отвозили в грузовиках куда-то на железнодорожную станцию, а потом – на переплавку, кажется, в Запорожье, но это уже без нашего участия. Над школой шефствовала организация – по-моему, так и называвшаяся: «Огнеупорлом», и в ответ на помощь, которую она оказывала в ремонте школы, наш директор "Тим" организовал вот такую группу старшеклассников. Стояла лютая жара, рядом – речка, в которой (мы знали) купаться нельзя: настолько она была загрязнена всякими производственными отходами. Но мы не выдержали – и полезли в воду: Стасик Духин Моня Канер, Изя Фрейман (он - из параллельного класса)… И я тоже полез. Выбравшись на берег – еле оттёрли друг друга какими то тряпками от плававшего на воде мазута!
Потом нас использовали ещё на каких-то погрузочно-разгрузочных работах, которые велись на территории завода метлахских плиток – на улице Котлова, в районе ДК железнодорожников.
Большинство из нас работало исключительно под влиянием патриотических идей, а вот Изя Фрейман не скрывал, что рассчитывает на обещание работодателей наградить нас после окончания работ… селёдкой! Спустя время мне говорили, что этот Изя ходил-ходил в «Огнеупорлом» - и добился-таки своего: получил за работу несколько килограммов сельди! «Огнеупорный» оказался малый…
К этому времени мы все были уже комсомольцами. Я вступил в комсомол в 1945 году вместе с теми одноклассниками, которым уже исполнилось 14 лет. Процедура вступления была довольно строгой – прежде всего, многоступенчатой: комитет комсомола школы – общее комсомольское собрание – заседание бюро райкома… И везде идёт опрос: проверка идейной зрелости вступающего. Выясняется знание им Устава комсомола, международного, внутреннего положения, успеваемость, поведение… Особенно трудным считалось преодоление «барьера» общего комсомольского собрания. Подростки изощрялись друг перед другом в том, чтобы задать своим товарищам вопросы позаковыристей. Например, я и до сих пор помню названия греческих политических партий (ЭЛАС и ЭЛАМ), израильских (МАПАЙ и МАПАМ) и ещё много всяческой чуши… До сих пор смешны некоторые эпизоды приёма в комсомол. Вот один из «маменькиных сынков» (мы к таковым почти все принадлежали!) - сын юриста Гарик Чернявский задаёт вопрос вступающему:
- Если бы тебя пытали, как молодогвардейцев, смог бы ты выдержать муки и не раскрыть врагам военную тайну?
Слышатся негодующие крики: «А ты? Скажи: ты сам бы смог?»
- Я бы смог! – гордо и уверенно отвечает Гарик…
Григорий Иосифович Чернявский сейчас (2004) живёт в США, он – видный историк-балканист, профессор. А вот герой следующего эпизода, увы, недавно завершил свой жизненный путь.
В тогдашнем Уставе ВЛКСМ была ещё предусмотрена (позже - отменили) возможность полугодового кандидатского комсомольского стажа. Обычно, правда, обходились без такой промежуточной ступени: всё же комсомол – не партия… Единственный известный мне случай практического применения этой уставной нормы произошёл в отношении друга моей юности Мирона Черненко. Он был заядлым собирателем почтовых марок. Говорят, уже в зрелые годы вернулся к этому увлечению и собрал выдающуюся филателистическую коллекцию мирового класса. И вот, когда обсуждали Ронькину кандидатуру на комсомольском собрании: принять–не принять, – встал один мальчик и сказал:
- Его принимать нельзя: он у меня марку украл.
Разбираться не стали – и постановили: принять, но… не в члены комсомола, а – пока всего лишь в кандидаты…
О Мироне можно прочесть в уже помянутом моём мемуарном очерке «Заговор перфектистов», вошедшем в эту книгу отдельной её главой. Он cтал видным российским кинокритиком, автором ряда киноведческих монографий. Умер в одночасье на вокзале в Питере - по дороге на Гатчинский кинофестиваль. Наши совместные годы в эвакуации описаны в первой книге этих записок.
Свободное копирование
