Тим, Кролик, три Надежды, Тонно-Молекула и другие - 20

Учителям физкультуры в моей книге об армии повезло куда меньше, чем военрукам, хотя там есть и отдельная глава «Физо», где я откровенно рассказываю о своей физкультурной бездарности.  Однако хватит и того, что  сообщил о некоторых выше. Перед окончанием школы был ещё физрук Цыганков, и наши спортсмены определённо могли бы  поведать о нём да о его коллеге и предшественнике Лёве Кацмане гораздо интереснее… Беда, однако, в том, что  мальчиками, которые, подобно мне,  острее всего нуждались в приобщении к спорту, учителя физкультуры как раз и не интересовались, позволяя  увальням отлынивать и филонить в своё (увальней) удовольствие . Но это был недостаток всей советской системы физического воспитания
 

… –  А как же я?!  Как же вы меня-то могли позабыть? – вдруг доносится до меня из непроглядной тьмы былого обиженный, дребезжащий и вместе с тем полный собственного достоинства девичий старческий голосок.

–  Нет-нет, милая, дорогая Софья Фёдоровна, о ком бы другом, но о Вас-то я как раз и не забыл!  Из всех учителей именно Вас оставил  напоследок, чтобы рассказать с особой, нежной и бесконечно снисходительной любовью!  

…Бедная старушка мгновенно успокаивается, на её морщинистом, тщательно промытом  и добротно напудренном лице появляются, сменяя друг друга, несколько самых любезных улыбок, освоенных то ли в институте благородных девиц, то ли в какой-нибудь  женской гимназии ещё в канун  февраля 1917-го…  

– Cилянс эт аттансьон! – говорит эта  самая миниатюрная из наших учительниц, самая добрая,  самая всепрощающая. – Ассе-ву вотр пляс!

И мы все вновь начинаем понимать по-французски: «Тишина и внимание!» – так она тщетно взывала к нам в течение шести лет – с пятого класса по десятый включительно. – «Садитесь по местам!»  Вот, оказывается, сколько мы помним из её давних и незабвенных уроков.  Хотя  к 25-летию окончания школы в той шутливой анкете все как один указали, что на  этом языке  из всей школьной программы у каждого  сохранилась в памяти  лишь одна-единственная    фраза: «Перметте муа де китэ ла клясс» - «Позвольте мне выйти из класса!»

(Помянутый уже не раз Толя Новик дополняет меня: «француженка» охотно выпускала из класса всех, кто попросится, но требовала, чтобы мы просились только по-французски. Вот почему эту фразу прочно  освоили все сто процентов её учеников, и прежде других – отпетые двоечники и лодыри. Минут через двадцать  после начала урока большая группа «знатоков французского» уже  гоняла мяч на школьном дворе!)

Так свободно, как на уроках французского, мы  не чувствовали себя даже на  рисовании и черчении. Бесконечная доброта Софьи Фёдоровны Гончаровой не имела границ. Будучи, почти как Маяковский, "поэтом  класса",  или, может быть, подобно всем поэтам-классикам,  классным поэтом,  ваш покорный слуга, к восторгу однокашников, однажды написал такой словесный  стихотворный портрет нашей учительницы:

Я влюблён и очарован:
Кривобокая вполне, 
Скачет Софка Гончарова
С лёгкой жопкой на спине.

Хотя рифма в нечётных строках явно заимствована у А. С. Пушкина, да и вся  первая строка  нагло у него списана, всё же портрет, по-моему, весьма точен.  Софья Фёдоровна всегда появлялась в классе сперва своей мягкой частью тела, потом уже вкатывалось и остальное. Потому что она считала необходимым аккуратно закрыть за собой дверь.

Однажды – кажется, в восьмом классе – она пришла к нам  на урок и сообщила:

– Если будете соблюдать тишину и внимание, я спою вам песню «По долинам и по взгорьям…»  по-французски.

Класс пришёл в восторг. Ради редкого удовольствия услышать пение «француженки» мы все  готовы были на чудеса самопожертвования, а потому обещали сидеть смирно 

Французский перевод знаменитого, ставшего песней, стихотворения Сергея Алымова был напечатан у нас в учебнике. «Софочка»  раскрыла его и, дождавшись полной тишины, установленной не без влияния   классного старосты Эдика Ходукина,  потрясавшего в воздухе своей грозной кожаной рукавицей, гнусаво затянула - задребезжала:

«Пар ле фруа э ля ша-а-ми-и-нэ,
Дан ле вий э дан ле-э ша…»

Класс буквально взорвался в хохоте. Софья Фёдоровна прервала свой вокал. С донельзя расстроенным лицом, дрожащими губами принялась  она  выговаривать нам: какие же мы невыдержанные, какие озорные, - нет, она не хочет петь таким нехорошим, развинченным детям. Вот в классе «Б» - совсем другие ученики: мягкие, вежливые, культурные, вот им она споёт, а нам – не хочет…

Благородному негодованию Ходукина не было границ. Доброе было сердце у нашего капитана – он искренне пожалел старушку.  Покрикивая на всех и каждого, вращая глазами, обрушивая на головы наиболее неспокойных самые ужасные (и морские, и сухопутные)  проклятия, а совсем  распустившихся награждая ударами своей карающей кожаной  рукавицы, он усмирил-таки класс и кое-как уговорил «Софочку»  начать снова. Пока она исполняла песню приамурских партизан, класс, мокрый от слёз, вызванных неудержимым хохотом,  молча трясся под партами, геройски  пытаясь хохотать шёпотом…
 
Кстати:  из года в год ставить нам в пример параллельный класс  – это был один из её излюбленных  воспитательных  приёмов.  Наивная душа, она не понимала:  уже на перемене нам станет известно от «бековцев», что там на уроке она им в пример ставила  «образцовое поведение»  «аковцев»!  Когда, начиная с 8-го класса, осталось в нашем потоке лишь две параллели: «французский» класс – «А» и «немецкий» - «Б», использование  могучего  инструмента  педагогического противопоставления хороших (плохих) «аковцев»  плохим (хорошим) «бековцам» стало, увы, для неё невозможно…