Тим, Кролик, три Надежды, Тонно-Молекула и другие - 19

Мне осталось рассказать о преподавателях физкультуры и военного дела. Но я уже сделал это в своей книге о службе в армии .  Воспользуюсь правом на автоцитаты.

«Наши военруки
Отрывок из вступительной главы к непридуманной повести «Грудь четвёртого человека»

  По возвращении (из эвакуации) я поступил в пятый класс, и тогда же стали преподавать у нас как учебный предмет  «военное дело». Сперва учителем был демобилизованный по ранению еврей Геллер. Он вёл и уроки физкультуры, на занятия приходил в галифе и тапочках. Почему-то его прозвали «Зюзя-парикмахер». Зюзе, как видно, надоело с нами чем-либо заниматься, и однажды он, войдя в наш 6-й класс и выслушав рапорт дежурного («Товарищ военрук! Класс такой-то в количестве стольких-то человек к занятиям готов!»),  скомандовал, чуть-чуть  шепелявя:
 
- Вольно!  Щадищь (то есть – «Садись!»)  Щегоднящней темой урока будут… анекдоты!  Ращщкажьживайте!

Возликовав, один за другим выходили шестиклассники («хорошо», что школа – мужская!) и, постепенно, на пробу увеличивая меру непристойностей, травили анекдоты один другого позабористей. Зюзя же только снисходительно улыбался. 
Вскоре он поступил куда-то не то на другую работу, не то учиться, и Бог послал нам Мыльника.  Этот гневливый, полуприпадочный мужик проводил уроки всерьёз: отрабатывал «Р-р-равнение направо!» и «Р-р-равнение налево!»,  объясняя, что при этом мы должны видеть «грудь четвертого человека»: только тогда шеренга будет ровная. Заставлял печатать строевой шаг – и отсчитывал такт голосом бравого  старшины: 

– А – раз! А – раз!  А – раз! Два! Три! 

Приносил на уроки русскую трёхлинейную винтовку «образца 1891-го дробь тридцатого года» и, вынув затвор, показывал его детали:

– Стебель – гребень – рукоятка!

Этот классический  хорей мы  заучили на всю жизнь.
Юркий, любознательный Эдик Братута как-то раз уж слишком настойчиво лез с расспросами и всё хватался за лежащие на учительском столе части: то за стебель, то за гребень. Военрук вдруг «психанул», схватил винтовку без затвора, но с примкнутым штыком, и, взяв её наперевес, погнался за Эдиком по классу, как в штыковую атаку, под общий хохот шестиклассников… Даже здесь, в Израиле, могу представить двух свидетелей: такие сцены – незабываемы!

Однажды – в седьмом, что ли, классе, весной или осенью во время урока военного дела послали нас во главе с Мыльником на книжный склад за учебниками. Склад помещался в одном из приделов ещё действовавшей тогда Пантелеймоновской церкви на ул. Клочковской (позже там демонстративно отрекся от сана «советский» батюшка, и церковь закрыли).. Чтобы попасть туда от здания Госпрома, надо было пересечь искусственный овраг, так называемый «спуск Пассионарии», по дну которого проходила трамвайная линия. До оврага мы дошли строем, но, чтобы его «форсировать», военрук был вынужден строй распустить. Пока наш командир, оскальзываясь на дёрне, которым выложены крутые склоны оврага, спускался вниз, а потом опять карабкался наверх, мы, проделав это, естественно, гораздо быстрее,  с высоты положения  принялись обстреливать его комьями земли. С криками «Отставить!»  бедняга, наконец, добрался на четвереньках до позиций своего «противника», но искать виновников не стал: предстояло всё же выполнить указание директора и притащить учебники в школу. Поэтому он, гневаясь на нас, лишь беззвучно шевелил губами, проговаривая в уме, но вслух не произнося  (всё-таки учителю не положено!) самые крепкие солдатские  выражения, а  многие из нас громко и с удовольствием считывали их с его губ.

Малахольного Мыльника сменил подтянутый, аккуратный Виктор Власович Корнилов – бравый офицер, партизанивший в Белоруссии, откуда и сам был родом. Говорил он с отчётливым белорусским акцентом, и мы составили из его характерных словечек  такую фразу (здесь и далее ударения помечаю, по техническим причинам, не надстрочным значком, а  курсивом): 
– Биром вировку, мотаем вокруг бирозы и тянем метров на шестьдесят!

Военруком и учителем физкультуры Корнилов был у нас недолго: окончив заочный филфак, начал преподавать в других классах русский язык, потом и вовсе  пошёл на повышение: стал инструктором обкома партии. К нам военруком пришёл Иван Кузьмич Леонов – боевой офицер, не шибко грамотный, но трезвый, по-житейски умный и хозяйственный. Однако и ему невзначай досталось. В восьмом классе Толя Коршак, плотный, плечистый переросток, гонялся за кем-то на перемене, а потом  внутри класса  притаился у двери с шапкой или тряпкой в руке, чтобы ею огреть беглеца. Но тут прозвенел звонок, и в класс вошёл (на свой урок военного дела)  наш Кузьмич. Ему и досталось по «кумполу». Удержаться от хохота было невозможно. И мудрый военрук хохотал вместе с нами. 

Но он всё-таки был исключением. Следующий – и последний – из наших школьных военспецов  вновь оказался «с приветом». Знакомясь с нами, отрекомендовался: 
– Василий Иванович.

На том бы и остановиться. Но,  подмигнув,  он добавил:

– Как Чапаев!

В результате его фамилию не помнит никто. Всех  других перечисляем свободно: Геллер, Мыльник, Корнилов, Леонов. А этого так и зовём: «Чапай».
Чему они нас всё-таки научили, так это основам строя. Особенно – искусству  равнения. Ежегодно у нас на просторной площади Дзержинского проходили общегородские школьные строевые смотры. И женские школы тоже являлись. Ведь и у них были уроки военного дела»