Тим, Кролик, три Надежды, Тонно-Молекула и другие - 10

Учительницей географии у нас в пятом и шестом классе была мать моего довоенного одноклассника Лёни Быкова (отчество её забыл, а звали, кажется, Анастасия). Совсем неинтересно было на её уроках, но где-то, кажется, с седьмого класса стала преподавать у нас Надежда Павловна Кизей. Это была  истинная славянская красавица, статная, светловолосая, высокая, с открытым умным лицом, правильной русской речью.. Мы (Юра Куюков, Толя Новик и я) очень сдружились с нею, и об этом я намерен потом подробно рассказать. 

Другая Надежда   была дана мне, как оказалось, на целую жизнь. В 7-й класс пришла к нам  преподавать математику выпускница университета Надежда Михайловна Ратнер. Пришла – беременная и... беспомощная: опыта работы – никакого, дома, по-видимому,  нищета, а к тому же – проблема, о которой я узнал  лишь не так давно и вполне случайно, так как после женитьбы сына породнился с близкими её друзьями (впрочем, об этом  более детально - чуть ниже). Дело в том, что у юной Наденьки ещё до войны был роман с профессором математики  Николаем Дорогим. То ли он остался на оккупированной территории, то ли в плен попал, и в глазах Советской власти уже одним  этим «провинился»… Но  Надежда Михайловна не предала  свою любовь, вышла за Дорогого замуж (кто жил в то время, тот знает: такое дорогого стоило!)

Первый год работы в школе (и как раз в нашем классе) вышел у Надежды Михайловны, как первый блин, комом. Опыта общения с детьми у неё ещё не было, беременность, должно быть, очень осложняла ей жизнь, никакой твёрдости и определённости в её учительском облике не было, и мы всем классом сели ей на голову. Этому, возможно, способствовал и физический её недостаток: косоглазие.  Вообще-то она была миловидная, симпатичная,  женственная, с мягкой, доброй улыбкой, но глаз, смотревший порой «не туда», всё портил.  На  её уроках было шумно, мы не слушались молодой учительницы. Как-то раз на перемене кто-то из троих: Валерик Волоцкий, Давид Нагорный или я – швырнули один в другого чернильницу-невыливайку, из которой содержимое, вопреки названию чернильницы, вылилось – и прямо на  шёлковые чулки нашей «математички» (едва ли не единственные: я понял это, увидав, как она с убитым видом рассматривает  погубленные чулки)…

Вскоре Надежда Михайловна родила дочь. Вернувшись из «декретного» отпуска,  в нашем классе  больше не работала. Каково же было моё удивление, когда от ребят, которые были годом моложе нас, мы услыхали о ней как о необычайно строгом учителе и классном руководителе. Они прямо-таки трепетали перед нею, хотя и называли за глаза ласково «Наденькой». По их словам выходило, что на её уроках царит полная  тишина  и порядок…
Интересно, что  нас, своих «первенцев», она помнила и потом, спустя десятилетия, чуть ли не всех по именам. Ещё удивительнее то, что  в течение всей  жизни каким-то образом исхитрялась знать и помнить обо всех наших успехах и неуспехах,  -  и так было до нашей уже почти что старости…  

В нашем восьмом «А» классе «Наденьку»  сменила  Юлия Георгиевна – миниатюрная  миловидная дамочка, чрезвычайно вспыльчивая. Рассердившись на нас за  чрезмерно живое поведение во время урока, принималась  кричать:

– Вы  что же думаете: что я сильно нуждаюсь в учительской работе? Да я в любой момент могу от неё отказаться: я – прекрасная  модистка!
Этот текст   мы в результате выучили наизусть. Её любимый (потому что – блестящий!) ученик, Моня Канер, позже - один из двух наших золотых медалистов, каждый раз во время приступов её  гнева подсказывал ей нужные слова.

– Вы что думаете… - начинала  учительница…

– … Что я сильно нуждаюсь? – суфлировал с места Моня. Не повторяя его слов, Юлия Георгиевна  возобновляла свою «мелодию», как говорят музыканты,  «со следующей цифры»:

–  Да я в любой момент готова от вас отказаться!

–  Я прекрасная модистка! – подсказывал Моня.

–  Канер!!! – взрывалась Юлия Георгиевна. Класс отзывался залпом хохота. Моне его выходка неизменно прощалась: учительница обожала этого ученика.- может быть, предвидя в нём выдающегося физика, доктора физико-математических наук, профессора университета, члена-корреспондента Академии наук Украины, не получившего в 1965 году Ленинскую премию только потому, что его соавтор по  научному открытию Марк Азбель дружил с  Юлием Даниэлем , попавшим на скамью подсудимых  вместе с Андреем Синявским за публикации.  своих произведений в зарубежных издательствах… 

На следующий год Юлия Георгиевна перестала у нас работать (возможно, в самом  деле предпочла карьеру модистки?!), и математику  стала у нас преподавать Антонина  Семёновна  Никифорова. Это была одинокая, немолодая уже, неулыбчивая, строгая женщина. Математика никогда не входила в число любимых мною предметов, я был учеником не то что уж совсем  нерадивым, но  с большой  ленцой,  и  в начале 9-го класса сильно запустил тригонометрию, к изучению которой мы как раз приступили. А в этом предмете каждая следующая тема непонятна без предыдущей, и я сильно запутался в  материале. В результате очередную контрольную работу по математике написал на «двойку». К одному из текущих уроков не выполнил домашнее задание и в своё оправдание  попытался что-то  соврать. 

– Деточка, – сказала мне тихо Антонина Семёновна, -  вот ты лжёшь, а глазки  твои  (так и выразилась: «глазки») – они  не лгут, потому что не умеют. Желаю им и тебе  никогда не научиться лгать!

Я запомнил этот урок на всю жизнь и стараюсь  выполнять завет учительницы. А тогда, разозлившись сам на себя,  засел за учебник и следующую контрольную написал, к собственному изумлению, на «пятёрку»! 

Правда, впоследствии продолжал учиться по математике крайне неровно – и имел основания думать, что Анастасия Семеновна не лучшего мнения обо мне. 
Каково же было моё удивление, когда на  экзамене по математике, готовясь к ответу на  взятый билет, я невзначай услышал, как Антонина  Семёновна  говорит обо мне ассистенту – Надежде Михайловне: 

– Рахлин - очень способный ученик… 

Вот уж никогда о себе я так не думал!

Старость этой нашей учительницы была одинока и печальна. Кто-то мне рассказал, что она покончила с собой, повесившись в своём платяном шкафу… Почему мы были так равнодушны, так жестокосерды по отношению к своим наставникам:  редко кем из них интересовались  в течение последующей жизни,  редко кого проведывали?.. Но как раз     А. С. Никифоровой я однажды, незадолго до её смерти, написал по случаю какой-то даты (чуть ли не Дня Учителя) прочувствованное письмо… Однако, не получив ответа, не задумался: отчего бы это? Не попытался  зайти, поговорить, может быть, в чём-то и помочь. Легко, конечно, себя успокоить: я – не один, нас было много… Вот все-то мы и должны бы испытывать сейчас нашу общую вину. Или – хотя бы неловкость за то, что её не испытываем. 

Всевышний Режиссёр, как бы Его ни называть: Бог или Провидение,    прихотливо управляет нитями земных судеб. В 1983 году сын мой «скоропостижно» женился. Готовясь к свадьбе, обе стороны (жениха и невесты)  составили – каждая порознь – свои списки приглашённых.  Решив ознакомиться с невестиным перечнем, я сам себя заинтриговал вопросом: не встретится ли мне там чьё-нибудь знакомое имя? Город, хоть и огромный, но всё-таки один и тот же… И вот читаю фамилию Дорогая с инициалами:«Н. М.». Ба! Не «Наденька» ли Ратнер? Точно! Это оказалась она! И ведь не просто знакомая Ирочки, а одна из ближайших подруг её мамы (умершей лишь за два-три года до тех дней). 

Настолько близка  оказалась Надежда Михайловна новой, молодой семье, что когда мы вместе с детьми и внучкой навсегда покидали родину, была среди провожавших нас на вокзале.  Как и для многих, эмиграция  близких оказалась для неё личной большой трагедией. И всё-таки общая наша подруга нашла в себе мужество в эти минуты прощанья поддержать, духовно ободрить мою жену, буквально потерявшую присутствие духа от расставания с городом, в котором родилась и прожила всю свою нелёгкую жизнь. 

Самой Надежде Михайловне жить оставалось недолго…

Дорогая Наденька, я не забуду Вас до конца своих дней.