НА СНИМКЕ: официальная часть празднования нашим выпуском 25-летия окончания школы, которое мы отметили на полгода позже срока - зимой 1975 года (а надо было - летом 1974-го. В одном из школьных классов явившихся (доживших до этой даты) учителей мы усадили в "президиум". Из перечисленных в заголовке некоторые есть на снимке. О других тоже упоминаю в тексте.
Перечисляю изображённых (слева направо): Надежда Павловна Кизей ("географичка"), Анатолий Васильевич Тарасенко ("физик"), Тимофей Николаевич Николов, по прозвищу "Тим" (директор школы и "математик", но у нас он уроки не вёл), Иван Степанович Ещенко (в последний год нашей учёбы в школе сменивший "Кролика" на посту завуча, - преподаваемого им предмета не знаю...), Надежда Михайловна Дорогая-Ратнер ("математичка" в нашем 7-м классе), Феона Емельяновна Пушкарёва ("украинка")... Потом, уже в ресторане, я видел ещё и одного из учителей физкультуры, Лёву Кацмана (его отчества никогда не знал), а также, кажется, другого "Физкультурника", Цыганкова...
Выступает добровольный "тамада" нашей пирушки, мой однокашник с ещё довоенного первого класса 89-й школы Женя Сатановский. За его спиной вывешен специальный юбилейный выпуск стенгазеты, над которым хорошо потрудился выпускник нашего класса, ставший одним из ведущих архитекторов Харькова и Украины, Игорь Лаврентьев. (Конец текстовки к фотоснимку)
* * *
Глава 3-я. Тим, Кролик, три Надежды, Тонно-Молекула и другие
Весна 1944 года...
Сидя в переполненном 5-м классе, за разнородными, разновысокими столами, на принесённых из дому табуретах, да притом - с полупустыми, истосковавшимися по настоящей еде желудками, - училось нам трудно и нервно. Спасительный звонок c урока каждый раз освобождал на время от тягомотного напряжения, и на переменах мальчики старались расслабиться. Не всегда весенняя погода позволяла выбежать в школьный двор, а застоявшиеся, засидевшиеся мускулы требовали разрядки. В один из первых моих, на новом месте, школьных дней, на большой перемене, целая группа ребят затеяла беготню друг за другом прямо в классе, кто-то первый, убегая или догоняя, вскочил на столы, другой – за ним, и класс мгновенно превратился в «палату номер шесть» «Сабуровой дачи» (харьковского «сумасшедшего дома»)...
Вдруг шум и крик мгновенно прекратились, бегуны спрыгнули со столов, в поднятой ими пыльной атмосфере класса застыла тишина: в двери стоял сухощавый, с резким худым лицом, мужчина лет тридцати - глубокие глазницы. строгий, не обещающий снисхождения взгляд, необычная, какая-то птичья осанка: одно плечо выше другого, – вот сейчас взлетит, словно кондор над Кордильерами, унося в своих когтях очередного из детей капитана Гранта... Я узнал в вошедшем директора школы, подписавшего мне в своём кабинете направление в 5-й «А», - Тимофея Николаевича Николова. Та первая встреча была мимолётной, и только теперь удалось мне впервые рассмотреть человека, которому суждено будет стать общим нашим пестуном на все последующие годы учёбы в школе. Человека примечательного и весьма-весьма неоднозначного...
– Это что же здесь делается? – тихо и грозно, тоном, не предвещавшим ничего хорошего, спросил он. Выговор был, как у многих украинских, говорящих по-русски, интеллигентов, чуть-чуть с подчёркиванием безударных «о» и буквальным произнесением окончаний возвратных глаголов: не «-тца», а «-тся»... Впрочем, как потом узналось, был он этническим болгарином, но фамилию свою, чисто болгарскую, произносил не так, как «у них» принято, то есть с ударением не на втором, а на первом слоге: «Ни…»
Вопрос прозвучал, но никто на него не ответил. Директор прошёл на средину, на учительское место возле доски. Велел всем сесть. Помолчал, посмотрел, жёстко потребовал:
– Дежурный!
– Я дежурный! – отозвался мальчик из правого ряда столов.
– Фамилия?
– Панасенко...
– Панасенко, расскажи, что здесь было?
– Ребята бегали по столам. – И ты тоже бегал?
- Нет...
– А кто? Назови!
Согласно усвоенным мною на Урале мальчишечьим законам круговой поруки, ответить на такой вопрос было бы немыслимо. Но здесь – потому ли, что коллектив ещё не сложился, или из-за вбитого за два года оккупации животного страха перед результатами расследований – понятия были совершенно иные. По первому же требованию директора Боря Панасенко, славный и добрый мальчик, о котором мне ещё не раз доведётся рассказать, ответил с полной готовностью:
– Глинский бегал.
На самом деле по столам бегал не один этот парнишка, но директор не стал домогаться полного списка – ему достаточно было отыграться на ком-то одном.
– Глинский, встань! – скомандовал директор всё тем же ровным, тихим, не допускающим возражений голосом.. Буквально рядом с Панасенко, чуть впереди, поднялся с места плотный, чисто одетый подросток-переросток с распадающейся на две части, по срединному пробору, большой и длинной русоволосой «политикой» на круглой, крупной голове (уже в следующем учебном году нас начнут стричь наголо - вплоть до 7-го класса включительно) Директор подошёл к нему вплотную:
– Ты видишь, какая пыль стоит в классе из-за твоей беготни? – спросил он резко. Глинский молчал.
– Смотри: эта пыль теперь везде – на столе, на полу… Сейчас будешь вытирать её своими ш-ш-штанами!
Глинский молча сопел.
- Снимай штаны и вытирай!
Мальчик стоял понурившись. В следующую секунду Тимофей Николаевич ловко дал ему подножку, повалил на пол и, придерживая парня за шиворот, несколько раз ткнул носом в грязный пол, как тычут нашкодившего кота мордой в его собственное… После чего отпустил. И Глинский, с лицом красным и потным, встал и принялся молча отряхиваться. Директор ушёл...
Помните ли этот случай, дорогие мои мальчишки? Мне он запал в душу на целую жизнь. В детстве мне пришлось изведать побои, но они исходили от старшего двоюродного брата-подростка, от мальчишек в эвакуации – и никогда от взрослых. Один лишь раз в жизни отец шлёпнул меня по мягкому месту, да и то потому, что уж слишком я ему чем-то досадил. Вся советская детская литература, в том числе и о школе, полностью исключала подобные «меры воспитания» (разве что Макаренко в «Педагогической поэме» рассказывал о том, как однажды «сорвался», но и то речь шла о ворах и бандитах), и сцена с унижением нашего одноклассника произвела на меня тягостное, шоковое впечатление.
Свободное копирование
