Но это ещё не всё о Ходукине и не всё о подлости, которую выпало ему испытать от «дружеской» руки. Для дальнейшего рассказа мне придётся зашифровать ещё одно имя ученика нашей школы – только не из нашего класса, а из параллельного. Этого парня назовём Петькой Батончиковым. В школе я его знал только чисто «шапочно» - парень был смазливый, белокурый, тонконогий и долговязый, очень, кажется, весёлый и спортивный. Вот вместе с ним Эдик и отправился в одесскую «мореходку», и оба успешно туда поступили. Вскоре, однако, в курсантской жизни Ходукина произошло что-то такое, в результате чего курсантом он быть перестал, и его «списали во флот» - в рядовые матросы военного корабля. Срок военной флотской службы был тогда – ПЯТЬ ЛЕТ! Почему именно пять? А Бог его знает... Уж так определило советское, коммунистическое начальство, никому и в голову не приходило спорить, возмущаться, негодовать или хотя бы просто выражать неудовольствие.
В полной мере нахлебался Ходукин из краснофлотской миски. Надо думать, эта жизнь существенно отличалась от вымечтанной за чтением брошюр о Корнилове и Нахимове да над книгами о каком-нибудь «Пенителе моря».
Впрочем, для того, чтобы Эдика потянуло на сушу, была и другая причина. Ещё восьмиклассником сдружился он с девочкой из 106-й школы - дочкой директора той школы – Неллой. Эта отроческая связь оказалась на диво долговечной: Нелла все годы его службы ждала Эдика, она стала его женой. а недавно, увы, вдовой... Возможно, из-за неё он и вернулся после окончания службы в свой город – и поступил слесарем на завод.
Моя судьба тоже сложилась нестандартно. Я о ней рассказываю в других частях моих записок, но, поскольку не все их читали или прочтут, кратко расскажу и здесь: поступив по окончании школы в химико-технологический институт, я там не прижился, ушёл, чтобы на следующий год пойти учиться на филологический факультет пединститута. А в разгар вступительных экзаменов арестовали (по ложному политическому обвинению, впоследствии начисто снятому) моих родителей, и учиться мне пришлось на вечернем отделении. Однако в армию меня долго не брали – из-за испорченной моими родителями анкеты: ведь я был «вражий сын». да не одного «врага», а сразу двух! И лишь в 1954-м, когда мне удалось, перейдя на стационарное отделение, институт окончить, меня призвали: началась хрущёвская «оттепель», и к анкетам стали меньше придираться, да и демография «помогла»: 1932 – 1934 годы были периодом «голодомора», давшим очень скудный урожай на ниве деторождения, армии же нужны были призывники, и государство, державшее под ружьём огромное войско, уже не могло себе позволить чрезмерной бдительности и переборчивости в обеспечении нужного количества пушечного мяса...
Но поскольку я успел получить высшее обра-зование – срок своей службы сократил почти на год, воспользовавшись существовавшим положением о сдаче по истечении второго года службы на звание младшего лейтенанта запаса.
Таким образом, в Харькове на первомайской демонстрации 1957 года мы с Эдиком Ходукиным имели все возможности встретиться: я к этому времени уже десять дней работал редактором радиовещания на одном заводе, а он – года два уже слесарем – на другом. И мы, действительно, встретились!
Когда я сказал, что недавно лишь вернулся из армии, Эдик удивился:
– Тю, - отреагировал он, как истинный харьковчанин, чисто украинским междометием, – что ты там делал?
– В караул ходил, котлы на кухне драил, на учения ездил, связь держал, – отчитался я.
На работе мне приходилось иногда заменять в многотиражной газете ответственного секретаря. Готовя номер, просматривал оттиски присылаемых нам пресс-клише РАТАУ (украинского филиала ТАСС) и на одном из них увидел фото Эдика на рабочем месте, за сборкой велосипеда. Текстовка гласила: «Ударник коммунистического труда слесарь-сборщик велосипедного завода Эдуард Ходукин...» – и какие-то подробности о его успехах: цифры, проценты выполнения норм выработки…
Свободное копирование
