Классным руководителем с 5-го по 8-й класс у нас была учительница русского языка и литературы Елена Павловна Кузёменская. Литературу не понимала, не любила, в характерах и поступках учеников не разбиралась... Позже, через год-два, пришла как-то раз к нам домой с плановым визитом – и предъявила ко мне претензию, будто я (чего и близко никогда не бывало), подражая приблатнённым хулиганским вожакам, хожу в сапогах с присобранными «халявками» (голенищами). В сапогах я, действительно, тогда ходил, но совсем не оттого, что мне это нравилось, а из-за отсутствия другой обуви. Случайно сапоги (уж не припомню, как) сами к нам приблудились. Однако, вынужденно их надев, я себе сразу же натёр ими мозоли. Я эти сапоги возненавидел! Старая дура не заметила, что на этих – если не кирзовых, то грубых яловых – сапогах, при всём желании (которого у меня и быть не могло: мне хулиганская романтика была глубоко чужда), нельзя присобрать голенища в гармошку. Войдя к нам в комнату, видела же она, насколько убог наш быт: вместо кровати – деревянный топчан, половина оконных «шибок» закрыта фанерой... Но ей и в голову не пришло, что сапоги я ношу – по бедности...
Ученики отвечали этой женщине той же монетой: полнейшим к ней равнодушием. Оказалось, однако, что не столь уж была она индифферентной, как мне долго казалось. Уже после окончания школы Эдик Братута рассказал, как случайно узнал о её доверительном и весьма многозначительном разговоре с Жорой Кириченко.
Жора был одним из тех упомянутых переростков, остававшихся в городе при оккупации. Известно было, что он – сирота, живёт на Павловке с дедушкой. Всегда аккуратно и чисто одетый, с чётко очерченным лицом, чуть вздёрнутым носом и твёрдым взглядом серых , с тёмными пятнышками, пристальных глаз, он ни с кем в классе не сближался, но был довольно популярен благодаря своему примечательному умению почти что каждого наделить не то чтобы метким, но прилипчивым прозвищем. Например, добродушного Толика Семёнова назвал почему-то «Козюлей», и до девятого класса (после которого Толя остался, к сожалению, на «повторный курс») тот носил эту кличку... Кобзев стал «Кабздохом», Гасско – «Гастоном», Гаркуша – «Гарконом», курчавый и смуглый тугодум Коля Соболев – «Пушкиным»... Носатого Чернобыльского «Кереч» (прозвище самого Кириченко) стал именовать «Локомотив», - почему? – Бог весть, но сколько тот у нас проучился (впрочем, очень недолго), всё так и оставался «Локомотивом»... Как Топорский – «Куртом», Куюков – «Жуком»...
К слову, вообще о школьных прозвищах. Зачастую, есть оно или нет его у мальчишки, зависело от совершенно случайных вещей. В 6-й класс к нам пришёл – на какое-то короткое время – мальчик с очень знакомым мне лицом. Я никак не мог вспомнить, откуда он мне известен, но вот наступил момент, когда Елена Павловна стала вписывать его в журнал, и,. едва услыхав его фамилию, я мгновенно вспомнил: мы вместе были в детском саду, вспомнил и имя его, и кличку – и тут же вскрикнул на весь класс:
– А! Лёнька Основиков – «Заморская Крыса»!
Раздался общий хохот класса – и участь новичка была решена: по момент окончания школы (а для близких друзей – и на всю жизнь) он оставался, даже и перейдя в параллельный класс, «Крысой» (эпитет был для краткости и удобства отброшен). Он так привык к этому своему второму имени, что с готовностью на него откликался и никому не высказывал обиды (в том числе и мне, хотя – если бы не моя - в данном случае проклятая – память и не моя – в данном случае прискорбная – непосредственность, может быть, его довоенного детсадовского прозвища никто бы и не вспомнил. Но вот ведь – словно приклеилось!. Не просто добрый, а совершенно беззлобный и ничуть не злопамятный был человек (говорю «был», потому что, как мне сказали, уже несколько лет назад его не стало), а всё-таки, по одному безошибочному признаку, есть уверенность, что не был он равнодушен к обидной этой кличке. Через 25 лет после окончания школы собрались мы в ней, чтобы отметить эту юбилейную дату, и кто-то из организаторов встречи стал зачитывать ответы на шуточный вопросник. Одним из пунктов этой анкеты там значилось: «Твоё школьное прозвище». И Лёня Основиков, оказывается, написал там: «Не помню»... Когда зачитали этот ответ, раздался дружный хохот, и беспощадные вечные подростки хором возопили: «Мы напо-о-омним: «Кры-ы-ыса»!!!»... Как видно, не одному мне дана память, которую впору проклясть...
Ещё один пример случайного прозвища. Эдика Братуту одноклассники называли (и называют до сих пор, хотя он стал профессором и чуть ли не академиком) «Патитурин». Это потому, что его так, путая с каким-то своим учеником предыдущих лет, именовала учительница химии Анна Ивановна Орлова – ей, как видно, эти две фамилии казались похожими, созвучными.
Свободное копирование
