В самый короткий срок я вошёл в курс школьных свычаев-обычаев, во многом разительно напоминавших (как оказалось впоследствии, когда я прочёл Помяловского) нравы, забавы и ухватки бурсаков XIX века. Даже образцы детского фольклора (считалки, дразнилки и прочее) по существу совпадали..
Была в ходу такая вот милая «игра» (прошу прощения у дам). Если кто-либо из ребят в классе испортит воздух (а это бывало нередко, ибо пища в те военные годы шла в ход всякая без разбора), и обнаружится, кто именно это сделал, провинившегося надо «чичилять». Делается это так: все, кто поблизости, становятся вокруг него и поют речитативом такую «песенку»:
«Чичили-бачили,
Дома не кундячили.
Кто не будет чичилять,
Того тоже будем драть!»
При этом провинившегося нещадно «чичиляют», то есть тузят, стукают руками по спине и по чему ни придётся... Не помню, чем должен завершиться такой сеанс, но есть одно непременное условие: каждый, кто находится в непосредственной близости от всей компании, обязан подключиться к экзекуции, не то «чичилять» начнут уже его – как и обещано в приведённом выше заклятии. (Записав это воспоминание, я заглянул в словарь Даля, но ни «чичилять», ни «кундячить» там не обнаружил).
Ещё одна чисто бурсацкая утеха называлась «По закону». Неожиданно для испытуемого кто-то из его товарищей делал пугающее движение – как правило, в направлении его паха. Эта область у мужчин, как известно, чрезвычайно уязвимая, и любой мальчишка на основании даже случайного опыта её бережёт. Вырабатывается рефлекс: вздрагивать и делать оборонительное телодвижение при угрозе удара в такое деликатное место. Чем и пользуются коварные друзья: они пугают попавшегося под руку одноклассника внезапным выпадом – и если он вздрогнул, отшатнулся, прикрылся, на такого слабака налагается своеобразный штраф: со словами «По закону!» неумолимый друг сначала дотрагивается кончиками пальцев до его плеча, а потом с силой бьёт его локтем в это плечо...
Наиболее волевые, владеющие собой мальчишки вырабатывали в себе бдительность и бестрепетность, умели не вздрогнуть, даже вида не показать, что чего-то испугались. Но «чересчур нежные», напротив, становились от постоянной угрозы ещё более нервными...
Один случай – в общем-то пустяковый – запал мне в душу на всю жизнь, и я до сих пор со стыдом его вспоминаю. Среди прибывших чуть после меня детей оказался мальчик, которого я помнил с довоенных дней: он учился в параллельном первом и втором классе нашей 89-й школы (она помещалась тогда на ул. Артёма, в здании, где после освобождения Харькова обосновалась 36-я школа). Это был Витя Канторович, с которым впоследствии я сдружился.. При мне его попытался наказать «по закону» один из одноклассников, но Витя заморгал и... заплакал. Забавник отошёл от него, и Витя мне открылся: «Я нарочно сделал вид, чтобы он отстал от меня»... Не знаю, какая пакостная внутренняя пружина толкнула меня на подлость, но я тут же выдал окружающим эту его «военную хитрость»... Никаких неприятных для него последствий этот мой поступок не имел, но от чувства неловкости и стыда не могу отделаться до сих пор. В течение жизни не так уж много было в моей жизни случаев, когда я должен был устыдиться своего поведения, - об одном я сейчас рассказал.
Вообще, в детстве, юности и ранней молодости нравственные устои очень ещё зыбки и неопределённы в человеке, и оттого он иногда поступает так, как никогда не позволит себе впоследствии. Мне придётся по ходу своего рассказа поведать о нескольких эпизодах своей жизни. Бесполезно теперь сожалеть о том, чего нельзя исправить, но и умалчивать не хочу, - иначе получусь в глазах читателя каким-то безгрешным, а таких людей не бывает.
С прозрачной и точной верностью сказал бог мой Пушкин:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю.
И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,
Но строк печальных не смываю.
У меня нет оснований читать всю мою жизнь с отвращением. Но отдельным своим выбрыкам сам бесконечно удивляюсь...
Перенесённые в Златоусте, в тамошней перенасыщенной антисемитизмом школе, побои и унижения оставили в душе моей неизгладимый и тягостный след. С понятной насторожённостью ожидал я таких же столкновений и на новом месте. Но ничего подобного не случилось. Правда, при занесении в журнал моих анкетных данных ответ мой на вопрос классного руководителя («Национальность?» - «Еврей») вызвал всеобщее оживление, класс на мгновение загалдел (как мне показалось – злорадно), – но и только! Дело, как видно, в соотношении: в Златоусте я был то единственным в классе евреем, то нас было трое на весь класс. А здесь с каждым днём «нас» становилось всё больше и больше...
Свободное копирование
