Вернёмся, однако, в сорок первый год.
У наших родителей никаких сомнений в истинности сведений о жестокости фашистов, к счастью, не было. Отец стал добывать для семьи посадочные талоны в какой-нибудь беженский эшелон. Сам же всё рассчитывал получить боевое назначение.
Тем временем дядя Шура Сазонов находился «на окопах» (то есть – на рытье укреплений) во главе чуть ли не дивизии народного ополчения. Где-то под Днепропетровском дивизия попала в котёл, и довольно долго его судьба оставалась нам не известной.
Однажды вечером, когда мы все сидели за столом, дверь из коридора отворилась, и в комнату вошёл заросший бородою, грязный, страшный мужик с котомкой за плечами. Тамара вдруг дико закричала, бросилась незнакомцу на грудь. Это был Шура. С трудом вышел он из окружения.
Вскоре Шура отправил семью эшелоном на Восток, а сам остался в Харькове – заканчивать эвакуацию университетского имущества. 23 или 24 октября, уже когда в город с запада входили немцы, он ушёл пешком на восток вместе с двумя-тремя сослуживцами, сопровождая подводу, в которой были сложены деньги из университетской кассы (зарплата сотрудников) и драгоценные металлы из лабораторий: золото, платина… Пройдя пешком сотни километров, сдал всё это в банк и много позднее добрался до своей семьи, которая в это время жила уже в Кзыл-Орде, в Казахстане, - сюда был эвакуирован и Киевский университет, ректор которого стал главой объединённого Украинского университета, а Шуру сделали проректором. Бедовали они там страшно. Но все выжили, а в 43-м его послали в освобождённый Харьков. Весной 44-го, вскоре после нашего возвращения, вернулась и Тамара с детьми.
Но я опять забежал вперёд. Пока что мы находимся лишь в 41-м. Сазоновы уехали на вокзал, мы остались в их квартире. Как вдруг прибегает папа и трясёт в воздухе посадочными талонами: ему дали их в военкомате на тот же эшелон, которым должна ехать Тамара с ребятишками. Неслыханная удача! Узлы у нас уже упакованы, остаётся только нанять транспорт. Вот и он: телега, влекомая одной лошадёнкой под водительством пожилого дядьки.
Взгромождаем на телегу свои пожитки, меня усаживают рядом с возницей, Марлену – на вещи, мама с папой идут пешком.
Медленно, страшно медленно тащимся к вокзалу. Вот уже мы совсем рядом - на Красноармейской, за поворотом – площадь Красного Милиционера, на которой – Южный вокзал… Как вдруг завыли сирены, и искушённый «водитель кобылы» немедленно вводит её под уздцы во двор большого дома: так положено во время воздушной тревоги.
В бомбогазоубежище с интсресом разглядываю толстые, обитые железом двери, тяжёлые запоры на винтах, крупные заклёпки. А время идёт. Наконец, бомбёжка кончилась. Мы быстро преодолеваем те 200 – 300 метров, которые отделяли нас от вокзала. Но… поезд ушёл!
Бесславно продефилировали мы вспять на той же кляче – навстречу потоку таких же телег, машин, тачек, гружённых узлами и чемоданами…
Через два-три дня мы всё же уехали. Папа получил в военкомате другой посадочный талон – на сей раз «куда глаза глядят»: до станции Елань, Сталинградской области («глубокий тыл», как он сказал).
Грузились на товарной станции. Толпа ринулась в открытые двери маленького товарного вагона. Мне при посадке наступили на горло, - не в переносном смысле, а в буквальном. За несколько секунд «телятник» был набит до отказа.
Папа куда-то ушёл, потом вернулся и, ничего не объясняя, стал нас выгружать.
- Там, в конце эшелона, совершенно свободный пульман, - объяснил он маме – тихо, шопотом, чтобы люди не услышали и не опередили нас.
«Эшелон»! «Пульман»! Какими заманчивыми казались мне эти диковинные слова.
В пульмане – большом четырехосном товарняке – и в самом деле было попросторнее. Мы выложили узлы вдоль стены, затем разложили постель так, что узлы оказались у нас в головах. Так же устраивались и другие.
Перед отъездом много разговоров было о том, где маме хранить деньги. Обычно она носила их в своей «сумке», как она называла ридикюль, но в дороге это было неудобно, непрактично и ненадёжно. Решено было пошить для денег мешочек, и мама, подобно Антону Пафнутьевичу из «Дубровского», повесила его к себе на шею, спрятав на груди, и за всю дорогу ни разу не снимала. Вытащить рубль для неё теперь каждый раз было проблемой.
Ночью эшелон тронулся и минут через 15 – 20 остановился на пригородной узловой станции Основа, где простоял всю ночь.
Где-то заполночь, когда все в вагоне спали, кто-то что есть силы заколотил в дверь.
- Открывай – милиция! – раздался зычный голос. Мужчины откатили дверь, и в вагон вошло четверо: три женщины и мужчина. Мы потеснились, и они улеглись на пол возле нас.
Под утро, 29 или 30 сентября, мы укатили в неизвестность.
Свободное копирование
