Вне моей работы общение с пышминцами или эвакуированными было относительно редким – ни времени, ни сил, ни даже, помнится, желания не было. Видимо, подавлялось суровостью событий, жизни, постоянным настороженным ожиданием вестей.
Случалось бывать в некоторых домах, но это, в основном, в порядке врачебных визитов. Об одном таком визите хочется рассказать.
Попросила меня посмотреть её младенца некая Глаша (фамилию уже не помню), с которой мы одновременно и по одинаковому поводу пребывали в роддоме.
Очень беспокойно ведет себя её первенец - плохо спит малыш, беспрерывно плачет, И она боится – не заболел ли. Вот и обратилась ко мне «как к своей». Посмотрела я маленького, И ничего, кроме обширных и запущенных опрелостей, не обнаружила. В помещении натопленном и душном развешаны для просушки похоже и нестиранные пеленки. Да и помимо этого поводов для беседы о правильном уходе было здесь предостаточно. И я подробно рассказывала, каких предосторожностей требует нежная кожа ребёнка, и что пеленки стирать преобязательно, и проглаживать нужно, и как купать, и как кормить.
И вот эту беседу, оказывается, во второй комнате слушала и свекровь Глаши. Не вытерпела, вышла к нам, начав с причитаний:
- И пошто же, эко, девки, грех-то какой, пошто же грех-то какой! Да бывало-ча прежде: в полюшке родишь, в подоле домой принесешь, в беседочку робёнка тово поставишь, а сама, колды не то, ишшо в соседнее село на гулянку пойдёшь. Да и грудью не так чтобы уж и кармливали.
- В какую такую беседочку! – изумилась я.
- Эка невидаль – беседочка! Поди в каждом дому како-никако осиново брёвнышко-то найдётся. Вот в ём-то ямку для тельца робёночка и выдалбливашь. А там на донышке и ишшо поуже ямка – для ножек. Вот в такую-то беседочку робёночка и ставишь.
- Да как же так – ставишь? Он же ещё и головочку не держит?! - недоумеваю я.
- Пошто, матушка, не держит! Чаво надо, то и держит.
- Ну а как же в соседнее село? На гулянку? Его же и кормить надо?
- Дык, ясно дело, надо. Дык ведь в каждом дому, поди, какА-никакА пятилетня нянька найдётся. Вот, в тряпочку хлебца заготовишь, в водичку обмакнёшь – дык уж подать робёночку и она может.
Да как же так? С той же тряпочки не насытишься. Поди ревёт робёночек-то, - подделываюсь я под её говор.
- Эка невидаль – ревёт! А у нас была пословица «Одно заревётся – друго заведётся». Вот у меня, чаво говорить, было шашнадцать брюхов да сямнадцать робёночков. Дык николды я с ними не маялась. Ишь ты – пеленки утюжить!
Я не сразу осмыслила «шашнадцать брюхов да сямнадцать робёночков». Догадалась: одна двойня. Удивилась такой многодетности и спросила:
- И все семнадцать вырастила?
- Ну пошто же, матушка, «вырастила»? Всех то не вырастила. Пятнадцать схоронила. Зато те, что выросли – орлы-соколы! Вот ейный, Глашкин-то мужик – снохи то моей – на фронте воюет. Да вон ещё Орька – четырнадцатилетний малец – во дворе бегат.
Ну, как не запомнить такую беседу! Мне кажется, в её говоре, её высказываниях, интонации красота какая-то есть. Вот и вам, мои родные, рассказать об этой беседе захотелось . Я, например, до этой встречи ни о каком «осиновом брёвнышке» не слышала, не читала.
Свободное копирование
