Многое тогда трудно было себе представить. В том числе и то, как и чем жить дальше.
Представить не только трудно, но и нет когда. Срочно нужно думать о хлебе насущном. На полном серьёзе! Кормильцев-то в доме не осталось: я работу прекратила еще перед Сашенькиным рождением, муж – на фронте, отчим – на рытье окопов и неведомо, когда вернется. Так и случилось – он не вернулся. Мама, как говорится, «в возрасте», специальности не имеет. В доме денег – с гулькин нос. И всё это на фоне безрадостных сводок с фронта, учащающихся бомбёжек, выбивающих из сил днем и ночью. Может и не очень вероятно, что в наш дом полетит бомба, но совсем близко от него расположена большая воинская часть с большими двухэтажными казармами, откуда вслед за каждой сиреной стреляют зенитки, а осколки их снарядов – какие-то зазубренные и увесистые – падают в нашем дворе. Унося Сашу в убежище, я укладывала его в подушку, как в корытце, а сверху склонялась над ним, закрывая собой от осколков – они угрожали реальнее бомб.
А наше убежище! Мы всем двором (несколько женщин) пытались вырыть какую-то канаву (траншею, щель), – как рекомендовало радио, в конце двора, на цветниках хозяйки Натальи Михайловны. Получилось у нас очень плохо – и не быстро, и вообще никуда не годилось. И мне (между прочим в отличие от предшествовавших времён, я, хоть и младше всех женщин во дворе, стала негласно считаться главной во дворе) удалось договориться с хозяевами соседнего двора, чтобы нам разрешили пользоваться вместе с ними их каким то на диво большим и глубоким погребом расположенным сразу же за оградой нашего двора. В ограде даже лазейку сделали специально. Бывают же добрые люди на свете.
Между прочим, вспоминая наши перебежки во время тревог, не могу не упомянуть и нечто странное, что впоследствии стало происходить со мной. С каких-то пор, в тот момент, когда мы уже оказывались в предполагаемой безопасности, меня вдруг одолевало такое невыносимо требовательное, болезненное чувство голода – хоть плачь! Я подобного никогда не испытывала, даже в 32-м голодном году. Поэтому впоследствии я стала брать с собою, кроме Сашенькиных бутылочек, кусочек хлеба – как лечение. Много-то не нужно было – хоть кусочек. Вот такая послестрессовая реакция, нейрогенная гипогликемия, что ли? Тогда я о квалификации своего состояния не задумывалась, забот было невпроворот.
Услышав сирену я бросала занятия и неслась во всю прыть к Сашеньке и маме.
Свободное копирование
