Думая и думая, Marie чуть не слегла в постель. После каждого дежурства Анны Степановны, засыпая, она начинала бредить ее лицом. История, казалось, не могла уже иметь исхода... Но вдруг ее развязал непредвиденный и счастливый случай.
У Marie был родственник, пожилой вдовец, которого она не видала целый год. Прежде, навещая ее в институте, он постоянно бывал любезен с Анной Степановной, не пропускал и случая сказать ей комплимент; пожалеть, что она не участвует в светских удовольствиях, порассказать московские и петербургские новости. Он всегда просил позволения пройти в комнату Анны Степановны, чтобы пользоваться ее обществом и видеть племянницу на просторе. Теперь этот родственник приехал.
-- Дядя, дядя, тихонько закричала Marie, увидав его в приемной зале. Она наскоро передала ему все.-- Умоляю вас, устройте как-нибудь, помирите нас.
Родственник улыбался.
-- Но что же мне делать, моя душа? Вы женщины -- такие милые капризницы, что вас понять трудно.
-- Что хотите, то и говорите ей, дядя, лишь бы поправить мою беду.
Тот встал.
-- Так сиди здесь, сказал он, смеясь:-- я пройду к Анне Степановне, а потом попрошу кликнуть тебя...
Немного погодя, Marie уже входила в комнату своего врага. Анна Степановна казалась очень оживлена и вовсе не сердита.
-- Мне грустно, начал родственник,-- если какое-нибудь недоразумение заставило вас подумать, что моя племянница не любит вас, или что-нибудь подобное... Наконец, молодость, вы сами знаете, что такое молодость? Простите ее.
-- Вашу племянницу Marie, мою бесценную Marie, мое дитя! О, но вы не знаете как я люблю вашу племянницу!
Она вскочила, схватила остолбеневшую девушку, поцеловала ее в плечо и потянула к себе на колени.
Примирение длилось с полчаса. Marie целовала Анну Степановну. Родственник наконец уехал.
Так прекратилась эта странная институтская история, едва ли возможная в других нравах. Воротясь к нам, Marie казалась сконфуженною и грустною. Мы тоже были как-то недовольны. Всем казалось, что дело решено не ладно; но как надо было поступить, ни придумал никто. Впрочем, эта мысль завяла нас не на долго. Подошел день выхода Фанни, и внимание наше обратилось на эту разлуку.
Она вылетела такая нарядная, прекрасная, пролив несколько жемчужных слезинок. Мы плакали и восхищались ее шляпкой. Месяца два от нее приходили записочки. Часто в них слышалась печаль и маленькие вздохи об институте, но скоро замолкли и они, и сама переписка. Издалека приходили еще письма, то с горькими слезами о "прежнем счастии", то радостные. Одна приятельница извещала, что у нее очаровательный жених; другая, что ее увозят в глушь, где можно умереть не видав лица человеческого. Это были первые голоса иной, но уже близкой жизни.
Она подкралась скоро.
Свободное копирование
