авторів

1425
 

події

193674
Реєстрація Забули пароль?
Мемуарист » Авторы » tfany » ЧТО СЛЫШНО С ХОЛЕРОЙ В ОДЕССЕ?

ЧТО СЛЫШНО С ХОЛЕРОЙ В ОДЕССЕ?

01.08.1970
Одесса, Украинская ССР, СССР

            Сама идея летней поездки в Одессу, когда за душой неистребимая гипертония и еще 5-6 серьезнейших противопоказаний, была бредовой. Но мне обещали, что после рапных ванн позвоночник мой выпрямится, я брошу палку и буду владеть своим телом, как прежде. Я тогда очень хотела жить. И мы полетели.

            В Одессу прибыли поздно. Ночь была тёплая, ароматная, в крупных звездах, любимая, как в детстве.

            Нас встречал друг, мы не сразу его нашли. Потом я почувствовала, как крепкие мужские руки стали отвинчивать мою голову в знак любви, и в лицо мне упал букет гвоздик – одуряющее пахучих, прекрасных, маленьких и влажных, так не похожих на московские огромные, бездарные, пластмассовые гвоздики.

            Он тридцать лет помнил, как я люблю эти цветы.

            Наш друг привез нас в гостиницу и, открыв дверь своим ключом, сказал:

- Ребята, вода и удобства с 8 часов утра. Так что будьте паиньками!

Мы взвыли, но пришлось покориться. Это было нечто – душная ночь в Одессе. После самолета без удобств!

Комары не кусались, а как будто клевали нас, не переставая. А за окном всё пело, смеялось, влюблялось, ссорилось, орало, дралось, и всё это на сто лошадиных сил!

Ночь и день в этом городе одинаковы. Когда спят одесситы?

В 7 часов утра мы на такси поехали в санаторий, и только в 3 часа дня оформили путёвки и получили комнату. Эта была узкая кишка, в которой ничего не открывалось и не закрывалось. Все такие комнаты выходили на общий балкон. Нас отделяла от соседей марлевая занавеска не первой и не второй свежести. А на балконе!.. Вязали кофты, сплетничали, грызли семечки, которые здесь называют «семачки», резались в карты, загорали, воспитывали детей, ссорились и рассказывали жуткие истории необыкновенным,  неувядающим, смачным одесским языком.

Я сняла с себя всё, надела тоненький халатик и пошла мыться, но нигде ни капли воды не было. Какое счастье, что я не успела намылиться! Страшно подумать, что могло быть.

В комнате, в графине без пробки, плавали комары. Они были везде – в твороге, в каше, в волосах, в ноздрях – великое бедствие, на которое здесь не принято было обращать внимание.

Первый метр в море был пластом из твёрдослежавшихся зеленоватых комаров. Чтобы окунуться в целебные воды, надо было сильно бить по этому пласту руками и ногами, расчищая себе дорогу. Но мне этого делать не пришлось В тот же вечер меня хотели выписать.

Доктор Анна Абрамовна, красивая, статная, умница, измерила мне давление и сказала:

- Ха, а я думала, что вы интеллигентная женщина! Как вы посмели приехать сюда с такими цифрами? Чтобы я вас больше не видела!

- Нет, я не уеду. Это мой город, он мне поможет, да и отпуск пройдет, да и денег лишних…

Волнуясь, я закурила.

- Вы сумасшедшая! – убежденно сказала Анна Абрамовна. – Курить при таких делах? Что, жить надоело? Ну, убивайте себя, если вам так нравится! Дайте сигарету! – без всякого перехода велела она. Затянувшись, она долго обдумывала моё лечение. В кабинет стучали, дверь приоткрывали. Она не реагировала. Потом внезапно рванула дверь и сказала так, что было слышно на обоих этажах:

- Уйдите отсюда, дайте жить!

Это была настоящая одесситка, и мы потом тянулись друг к другу и часто виделись.

Мне прописали только рапные ванны. Весь день надо было сидеть в тени. А где взять эту тень? Чахлые кустики, покрытые коростой и паутиной – вот всё, что осталось от сверкающей, нарядной довоенной Одессы. Видеть это было очень больно. Курортная жизнь была и шумной, и тоскливой одновременно. Ни библиотеки, ни телевизора, ни кино. Кино, правда, было, но очень далеко отсюда, и сеанс начинался в половине одиннадцатого вечера.

Однажды мой сосед по столу пригласил нас туда. Он очень нравился нам: загорелый, сильный, стройный, с быстрой реакцией, великолепными серыми глазами, абсолютно седой при очень молодом лице, он мог быть журналистом и адвокатом. Он этого не уточнял. А со мной он всё время состязался в острословии. Надо было видеть, как сияло его лицо, когда он считал меня победительницей!

За соседним столиком сидела дама. Она метала в него огненные взгляды. Нетрудно было догадаться, что они близки. Юмор её не интересовал, а рот она открывала только для того, чтобы показать красивые зубки и похихикать. А он, сощурив глаза, смотрел на меня несмешливо, в упор, как бы говоря: вот видите, с вами мне интересно говорить, а с ней – всё прочее. Не взыщите!

Так мы развлекались от нечего делать. И вот однажды мы пошли с ним в то далёкое кино.

- Не забудьте взять простыни. Намажьтесь из этой бутылочки. Упаси вас боже разбить её. Завтра я уезжаю, она теперь ваша. Да, у большого дерева сломайте ветку.

- А простыня зачем? – никак не могла сообразить я.

- Вы закутаетесь целиком, а глаза, нос и правую руку, в которой будет ветка, чтобы отгонять комаров, оставите открытыми.

В 10 часов мы влились в странное, дикое, фантастическое шествие. Люди в белом молча шли по неосвещенной дороге. Разговаривать нельзя было: комары летели в рот. Мы все были похожи на какой-то религиозный орден, ползущий умирать. Вокруг кино были огромные вечные болота. Комары летали здесь не поштучно, а целыми пластами, издавая при этом омерзительный звук.

Кино было открытое. Скамейки стояли амфитеатром. В центре был огромный экран. Все были в белых простынях, кроме детей все курили. Мой сосед сидел слева, придерживая мой локоть. Он явно не хотел, чтобы я сидела в другом месте. А другой рукой он обнимал свою знойную даму, накрывшись с нею одной простыней. Таким образом, ни капли удовольствия не было потеряно для него ни справа, ни слева.

Начинается кровавый фильм. Хрупкая девушка борется со львом. Он лежит, развалясь на сундуке, из которого девушка с редким именем Катриона должна украсть список осуждённых на смерть. Лев хитёр и ленив. Он, прищурившись, смотрит на неё. В её высоко поднятой руке палка, на которую  надет огромный, неправдоподобно красный кусок мяса. Лев обдумывает – кого раньше, мясо или сразу её? Она постепенно приближается к нему, начинается поединок. Люди в белых простынях стонут и визжат от страха, позабыв о комарах. Амфитеатр ходит ходуном. Меня тошнит, но я смеюсь. Наверное, умею видеть себя сбоку.

Остаток ночи провели с электрическим светом. Спать никто не мог. Наши санаторные комары показались нам ласковыми созданиями по сравнению с киношными.

Но меня уже занимали другие мысли. За три дня до окончания наших путёвок к нам приехали две мои студентки. Мои молодые подружки охотно лезли в шкаф и под кровать при малейшей тревоге. Мы хохотали, ни разу не попались, но сердце у меня обрывалось куда-то под землю и дышать становилось тяжко.

В последний день один очень милый доктор и его очень милая жена, сотрудники санатория, предложили нам ключ от своей пустующей дачи. У нас были деньги и было время. И мы с радостью согласились. О, если бы можно было вернуть этот день и бежать, бежать, бежать домой без оглядки, обойти несчастье, которое суждено было испытать!

Первые дачные дни были прекрасные. Девчонки мои не вылезали из моря, а мне не пришлось даже приблизиться к  нему. Спуск был очень крутой.

Нас с мужем вскоре пригласили в город, к моему студенту-заочнику, где в нашу честь готовился ошеломительный завтрак. Мы поехали на такси.

Настоящие одесситы, они устроили такой стол, описать который мне не хватит красок. Все свежие овощи, салаты, паштеты, мясо с острым соусом, маринады, чеснок, дичь, пироги, торты, халва, орехи, шоколад. Мы долго и вкусно сидели за столом. Потом хозяйка хлопнула себя по лбу и воскликнула голосом Раневской:

- Идиотка! Я забыла поставить чайник!

Она пошла в кухню. Квартира была коммунальная. Оттуда шёл гул, вскрикивание, кто-то плакал громко. Почуяв беду, я пошла туда. Все соседи собрались около репродуктора, где ровным, тусклым мужским голосом передавали особое сообщение:

- Граждане! Не подходите к кранам, вода опасна. Когда её обезвредят, мы сообщим. Приезжие, уезжайте из Одессы. В городе эпидемия кишечных болезней. Билетов не будет. Садитесь в любые поезда. Выезжайте в любом направлении.

Люди шептали слово «холера», хотя в дикторском тексте его не было. Все были сражены. Все сразу. И каждый по-своему. Мы  рухнули в одно мгновение. Ведь только что была жизнь! А у меня на даче, ничего не зная (так мне казалось) оставались две девушки – две девочки, которых родители доверили мне. Мы рванули туда, но все дороги оказались перекрытыми. После двухчасовой битвы мы почти легли на мостовую. Молоденький шофер то ли пожалел нас, то ли его воодушевили 30 рублей, которые мы дали ему сразу, и это было счастьем и чудом. Он понёсся так, что мог разбить и нас, и себя, и всех по дороге. Но всё обошлось.

На даче творилось что-то ужасное. Стоял крик и визг, матери хватали детей, бросали вещи. Над морем стояли чёрные флаги. Мои девочки вытянули у меня сигареты из комнаты и теперь курили жадно, давясь от  неумения и страха. Мы стали думать, как добраться до вокзала.

В это время в дачный поселок влетела машина. Семья мигом погрузилась. Отец повернулся, чтобы попрощаться со мной и вдруг, махнув рукой, сказал:

- Я беру вас с собой. На сборы восемь минут. Во-семь!

И вот тогда впервые в жизни я поняла, что такое время, хотя никуда никогда не опаздывала. Первые две минуты ушли на столбняк, в остальные мы проверили всю дачу, схватили документы, успели получить в доме напротив деньги со сберкнижки, заперли всё, кинули ключ соседям.

Мы бежали в чём стояли. Все вещи бросили. На это уже не было ни времени, ни сил. Но подъехать к вокзалу не удалось. Многотысячная толпа заполнила площадь, все двигались, все орали, все давили друг друга. Это было страшнее войны – паника обезумевшей толпы. Нам казалось, что мы будем растоптаны. Но ввинченные в эту мясорубку, мы каким-то образом вжимались задними рядами ближе к платформам. А над всем этим царил мужской голос в огромном звуковом увеличении, чтобы перекрыть весь этот рёв:

- Граждане, уходите из города. Молодые, уходите на своих ногах. Пожилые, идите к поездам. Билетов не будет.

Через долгое время нас вынесло на платформу, а там… рожали, дрались, бросали детей в открытые окна вагонов. Детей бросали, а родителей стягивали и отбрасывали  назад. Кто-то хохотал, кто-то сразу замолк, все царапали, били друг друга, выкрикивали адреса, города, телефоны, имена детей. Это был ад.

Ночью мы сели в поезд, идущий в Москву. Так нам сказали. Поверили все, только не я. Здесь впервые в жизни я поняла выражение «сельди в бочке». Мы стояли, стиснутые так, что не могли вытащить  носовой платок из кармана. В туалете, прямо на грязном кружке, сидел папа и держал на коленях двух детей. Третьего он поместил в авоську и повесил на трубе, придерживая ногой.

Мне стало ясно, что  нельзя тратить силы на слова. Я сказала своим: «молчите», и рот мой запёкся надолго.

Потом внезапно поезд повернул обратно. Остановился. Паровоз отцепили. Мы остались в открытом поле, остались на семь дней и ночей.

Утром вышло солнце. Стало не так страшно. Измученные люди хмуро смотрели друг на друга, но уже никто не плакал. К нашим страданиям прибавилась неистовая жажда. Мы ничего не пили сутки после чеснока, перца, лука. Мы и не ели ни крошки. Но об этом как-то никто и не вспомнил. Я не знала, как страшно жить без воды. Люди стали выходить из вагонов. Оказалось, что в нашем обезглавленном поезде много места, и мы могли уже не только сесть, но и лечь. Как только люди опомнились и решили уходить искать жильё, пришли солдаты, обмотали квадрат вокруг поезда колючей проволокой, привели собак, поставили автоматы. Образовался лагерь-тюрьма под раскалённым солнцем. Появилась палатка врачей, место для диктора, манная каша в котелках.

Появился стол и стул. Начали принимать телеграммы. Мы простояли много часов и смогли, наконец, отправить маме такое послание: «Встретили школьных друзей, задержимся, чтобы побыть вместе. Здесь очень красиво. Целуем».

Никогда не забуду взгляда телеграфиста, когда он прочитал текст. Я увидела глаза, полные грусти и иронии. Они начисто лишали меня надежды куда-нибудь когда-нибудь выбраться отсюда. Каждые 15-20 минут из города приезжали санитарные машины, осматривали всех, кого-то увозили. Иногда привозили обратно, а в других случаях мы не знали, что там было. С утра до вечера мы находились под раскалённым солнцем.

Мне повезло. Я сидела на ящике от консервов, на краю канавы, поросшей травой. А в канаве, аккуратно расстелив газеты, лежала группа иностранцев: шведка, немец, англичанин, австриец и еще одна немка. Мне они очень нравились. Говорили тихо, не пили водку и пиво, не разводили вокруг себя ни капли грязи. Только однажды был скандал. Приехала группа из прокуратуры. Иностранцев обокрали до нитки, потому что им не пришло в голову запирать свой вагон.

Во всём этом кошмаре были и комические моменты. Приехал маленький парикмахер и один тащил огромное зеркало в раме из металлических роз. Очередь к нему сидела на земле и быстро таяла. Он работал блистательно. Потом хулиганы разбили зеркало, он обиделся и уехал.

Привезли два теннисных стола почему-то. Привезли фруктовые воды липкие, сладкие, тёплые. А вот питьевой воды было мало. Привезли одеколон «Аида». Этим мерзким запахом, который здесь назывался «Айда», пропахли даже котелки от каши.

Привезли, наконец, вакцину от холеры. Весь день я тряслась и мучилась, уверенная в том, что мы все четверо застрянем из-за моей аллергии. Оказалось – это простые, всем известные таблетки. Диктор объявил: «Граждане! Кто не взял тетрациклин – кина не будет!» Я пришла в восторг от этого оборота. Нарочно не придумаешь! Оказалось, уже привезли кинофильм «Никто не хотел умирать». Очень актуальное название! Все сидели на земле и смотрели на экран, который пристроили на вагоне. А я сидела внутри своего вагона, чтобы хотя бы немного побыть одной, сидела и растирала затекшие пальцы. Все деньги и документы я крепко держала в руках всё время.

Наконец сколотили подобие туалета! Очередь была по 200 человек. Некоторые, побывав там, уже сразу занимали в хвосте новую очередь. Запах хлора доводил до бешенства. Казалось, мы ели кашу с хлором, хлеб с хлором.

Выкопали много ям, куда сваливали гнилые фрукты. Многие выехали не так, как мы, а со всеми вещами и с мешками яблок. От жары и грязи всё это подгнило, и пришлось всё закопать и покрыть хлором. Два запаха несчастья преследовали меня долгие месяцы: запах хлора и одеколона «Аида».

Но худшие испытания выпали на последние дни. Пришёл какой-то предмет, вероятно поезд, раз он двигался на колёсах. Вид у него был отталкивающе противный. Грязно-бурого глухого цвета, весь замурованный. Это называлось санобработка.

В другое время мы счастливы были бы стать под душ, но здесь так совпало…

Пять дней солнце прожигало нас исступлённо, а на шестой, без всякого перехода, зарядил ледяной дождь и туман, страшное бедствие. Температура сразу стала после сорока градусов – двенадцать. Лютый ветер, мгла. Под ногами всё расквасилось. Липкая глина не давала возможности передвигаться. В туалет ходили большими  группами, взявшись за руки, противно чавкая ногами.

А приказ по радио гласил:

- Граждане, кто не пройдет санобработку, не получит талон на въезд в Москву.

Полотенец не было (у нас). Одежды никакой (у нас). Выходили распаренные под ледяные струи дождя. Кто-то сразу стал кашлять. Мы не заболели, хотя за эту ситуацию должны были заплатить классической пневмонией.

Я знаю, почему мы не погибли. Одна мысль сверлила мозг. Только одна. Мы должны были доехать до Москвы и не попасть по дороге в большой карантин на 48 суток. И эта маниакальность нас вывезла. Не было радикулита, не было кризов. Я ли это?!

Мокрые и дрожащие, мы забились в угол вагона. Юмор кончился. Вернулись слёзы.

Вдруг я обратила внимание  на беготню вдоль поезда. Что-то ударило мне в сердце.

- Скорее, скорее, переходите в первые вагоны! Сейчас же! – почти кричала я, видя, что моя компания пожимает плечами и не собирается сделать ни шагу из обжитого угла. Тогда я рванула дверь и перешла в другой вагон. Все пошли за мной. Не успели мы опомниться, как поезд тронулся и пошёл…

Мы попали в малый состав, который ушёл в Москву, вторая половина поезда была отцеплена. Вопли и проклятия оставшихся обманутых передать невозможно. Только теперь мои девчонки сообразили, что произошло, и кинулись целовать меня, пританцовывая и распевая: «Ах вы, ве-едьма, самая добрая ве-едьма! Как вы узнали, что надо бежать? Нет, вы ве-едьма!» А я вдруг так отчаянно устала от всего, что с нами происходило, что не почувствовала никакой радости, словно окаменела.

Перед самой Москвой снова пришлось поработать доброй ведьмой. Прибывшие поезда часами стояли на проверке. Я вымолила у проводницы, чтобы она спустила лесенку в Вострякове. Мы ушли, как воры. Нам вдогонку летели крепкие словечки, но за нами никто не погнался. Женщина-водитель такси хмуро сказала: «Начерта приехали? Переждали бы. В Москве холера, все школы под госпиталь пошли!» Мы были в шоке.

Когда приехали домой, мой муж побежал в булочную, вернулся без хлеба, в недоумении. Оказалось, что все покупатели и продавцы при виде его бросились врассыпную. На его бывшей недавно новой нарядной шапочке, теперь напоминавшей грязный блин, крупными буквами было написано «Одесса».

Вещи, которые мы бросили у моего студента, мы получили только через полгода. Их жарили, парили, изуродовали, а пока мы ходили в вещах своих друзей.

Говорят, что всё забывается и притупляется. Ничего подобного. У меня – нет. Всё так же ярко, осязаемо проживается много раз. В Москве мы узнали, кому было хуже, чем нам. Наши друзья так же стояли в поле 7 дней, но их сразу заперли в вагоне, вдвоем на одной полке. Как они выдержали эту пытку – не знаю. Оказывается, мы были счастливы. Могли ходить около поезда, вдоль всего состава. Это и было огромным счастьем. Как мало человеку надо!

 

После этого лета, если в разговоре кто-то произносил: «Зачем такие мрачности? Давайте лучше поговорим о том, что слышно с холерой в Одессе?» - мне немедленно хотелось запустить в него тяжёлым предметом.

Дата публікації 14.10.2018 в 18:25

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Юридична інформація
Умови розміщення реклами
Ми в соцмережах: