На площади они заняли дом князя Одоевского. Только что они там поместились, как услышали военную музыку и из окна увидали Наполеона. Он ехал верхом, окруженный блестящей свитой и войском. Иван Алексеевич, желая воспользоваться этим случаем, вышел на площадь, приблизился к Наполеону и стал просить у него пропуск из Москвы себе и своему семейству. Наполеон спросил его фамилию. Узнавши, что он Яковлев, сказал: "Не родня ли он тому Яковлеву, который был посланником при Вестфальском дворе". -- "Это мой брат", -- отвечал Иван Алексеевич. Наполеон сказал, что назначит время, когда ему явиться во дворец.
Герцог Тревизский обратил внимание Наполеона на Ивана Алексеевича, как на русского вельможу, способного вести переговоры с русским двором.
Девятого сентября Наполеон прислал за Иваном Алексеевичем своего адъютанта Делорнь-Дидвиля и принял его в Кремлевском дворце в тронной зале. Иван Алексеевич, строгий поклонник приличий, как заметил о нем Саша, явился перед императором французов в поношенном охотничьем полуфраке с бронзовыми пуговицами, в грязном белье и нечищенных сапогах.
Разговор, бывший между им и Наполеоном, я не раз слыхала от самого Ивана Алексеевича с большими или меньшими подробностями, и при мне он передавал его Михайловскому-Данилевскому, когда тот, начавши писать свою историю двенадцатого года, приезжал к нему и просил сообщить, что знает о том времени, и его разговор с Наполеоном {Мне была известна и записка, составленная Иваном Алексеевичем по поводу некоторых неверностей, встреченных им в записках барона Фена. Записка эта помещена в "Русском архиве" 1874 г., стр. 1062, в статье: "Wahrheit und Dichtung" <"Правда и вымысел" (нем.)>. Из помещенных в этой же статье писем я позволила себе воспользоваться некоторыми подробностями, слышанными мною некогда и забытыми по отдаленности времени. (Прим. Т. П. Пассек.)}.
После обычных фраз, отрывочных, лаконических слов, в которых тогда подразумевали глубокий смысл, Наполеон стал жаловаться на пожары, говорил, что не они, а русские жгут Москву, что он был во всех столицах Европы и не сжег ни одной.
Иван Алексеевич сказал на это, что ему неизвестны виновники этого бедствия, но следы его испытывает на себе, оставшись в том, в чем он его видит.
-- Кто в Москве губернатором? -- спросил его Наполеон.
Услыхавши, что Ростопчин, человек известный своим умом, разбранил его, называл вандалом, сумасшедшим, хвалил Россию, упрекал, зачем опустошают ее по пройденному им пути; хвалил наших солдат и офицеров, но находил, что им не вынести того, что могут вынести французы; осуждал Польшу, зачем она бросилась в его объятия; уверял в своей любви к миру, толковал, что война его не в России, а в Англии. Если бы мне взять только Лондон, добавил он. Потом хвастался тем, что поставил караул к Воспитательному дому и к Успенскому собору; жаловался на императора Александра, говорил, что он дурно окружен, что его мирные распоряжения неизвестны государю, что если он желает мира, то ему стоит только дать знать, и он пошлет к нему Нарбонна или Лористона, и мир будет заключен.
Иван Алексеевич заметил ему, что предлагать мир скорее дело победителя.
-- Я сделал все, что мог, -- возразил Наполеон,-- посылал к Кутузову, он не вступает ни в какие переговоры, не доводит до сведения государя моих предложений. Хотят войны, не моя вина, будет им война! Мои солдаты настоятельно просят, чтобы я шел в Петербург. Мы и туда пойдем, и Петербургу достанется участь Москвы.
Тут речь его прервалась. Он стал нюхать табак.
Иван Алексеевич, пользуясь передышкой, спросил его, где находится в настоящее время наша главная армия.
-- Ах! -- отвечал Наполеон, -- ваша главная армия пошла по Рязанской дороге (он не знал еще, что она перешла на Калужскую).
Иван Алексеевич сделал ему такой же вопрос относительно Витгенштейна.
-- Ах! -- отвечал Наполеон, -- ваш Витгенштейн находится в стороне к Петербургу и разбит совсем Сен-Сиром.
Желая пустить пыль в глаза, Наполеон говорил, что наши бумаги совсем падают и мы кончим банкротством.
Когда Иван Алексеевич напомнил ему о своем желании получить пропуск для выезда из Москвы, он сказал:
-- Я пропусков не велел давать никому, зачем вы едете, чего вы боитесь? Я велел открыть рынки.
После всей этой комедии Наполеон сказал, что так как Иван Алексеевич просится выйти за французские аванпосты, то он против этого ничего не имеет, но ставит условием, чтобы он, проводя всех своих в то место, которое им назначит, сам отправился бы в Петербург и рассказал государю все, что видел, что государь будет очень рад видеть всему очевидца-свидетеля.
Иван Алексеевич заметил, что он не имеет права на такую смелость.
Несмотря на отрицательный ответ, Наполеон предложил несколько способов представиться государю. Это вынудило Ивана Алексеевича сказать ему, что хотя он и находится теперь в его власти, но как верный подданный государя императора Александра просит не требовать от него того, чего не может и не должен обещать ему.
На это Наполеон возразил: "Хорошо, я напишу письмо императору, в котором скажу, что призывал вас и говорил с вами". Он передал Ивану Алексеевичу содержание письма, сущность которого состояла в том, что он желает мира, и кончил тем, что он должен это письмо отвезти в Петербург и, сколько помню, слышала, что взял с него честное слово доставить его государю. Иван Алексеевич был в необходимости согласиться.
Этого довольно, -- сказал Наполеон. Затем спросил, не имеет ли он в чем нужды.
В крове и защите моего семейства, пока я здесь,-- отвечал он.
-- Герцог Тревизский сделает все, что может, Иван Алексеевич откланялся и вышел.
Мортье отвел им комнаты в доме генерал-губернатора и распорядился, чтобы они не нуждались в съестных припасах. Его метрдотель доставил им даже и вина.
Свободное копирование
