В Ревеле капитан меня потащил к Начальнику снабжения для перевода его претензии. Т.к. он ни слова не понимал, то я, делая вид, что перевожу, с подходящим выражением лица рассказал отдельными фразами, что я знаю. Отказаться от условия нельзя было. Капитан в своё время обеспечил себя гарантиями, коих терять было невозможно. Я указывал на отсутствие средств доставки аэропланов и на противозаконность погрузки на казённый американский пароход. Начальник снабжения на это ответил не без основания, что это дело капитана, - он пускай разбирается со своим начальством, как хочет.
В результате задержка в деньгах, происшедшая из-за каких-то общих правил со всеми кредитами С.-З. армии, была устранена, и деньги должны были поступить в Стокгольмский банк. Это случилось, когда мы уже вышли из Ревеля в один из финляндских портов. В Ревеле я с помощью английских солдат-шофёров вывез свои медикаменты, но Красный Крест сказал, что они слишком дороги, несмотря на представление счетов. Я накинул лишь 10%. Моё требование считаю скромным, если прописать в расчетах риск. Мне пришлось всё оставить в Ревеле фирме Трийблют, благодаря чему я остался без денег. Всё было рассчитано на эстонские деньги по твёрдым ценам. Трийблют уплатил за всё это через много месяцев, когда эстонская марка упала в 10-20 раз. Таким образом, моя спекуляция кончилась потерей всех денег. Деньги пошли на уплату моих закладных в Ревеле, тоже упавших вместе с валютой, - таким образом, это было не так обидно.
В Ревеле я с помощью англичан забрал свои ковры на «Lake Fray». Англичане не выгрузили все вещи, а оставили у себя в автомобиле самые лучшие два ковра и одну портьеру ценою в четыре тысячи франков. Я ехал с ними обратно в город. Когда я наклонялся вперёд, чтобы разговаривать с шофёром, его помощник, привставая, закрывал своей спиной краденые ковры. Я обнаружил кражу лишь на следующий день, когда мы уже вышли в море.
Т.к. капитан сносился английскими телеграммами, то я ему не нужен был в качестве переводчика. Я, следовательно, не знал, как обстоят переговоры. Вдруг я случайно пронюхал, что капитан покидает «Lake Fray» и уезжает. Догадаться было нетрудно, что он бросает «Lake Fray», едет со своей девицей в Стокгольм и забирает там деньги (очевидно, состоялось какое-то соглашение, которого я не знал) – и потом исчезает. Я побежал на телеграф и послал нашему поверенному в Стокгольме телеграмму, другую – в Ревель Начальнику снабжения, третью – в Берлин Штральборну, предупреждая их о намерениях капитана. Но телеграммы могли запоздать, а капитан мог приехать в Стокгольм через 12 часов.
Я решился на действенное средство. Воспользовавшись минутой, когда девица была одна, я к ней подошёл и сказал ей, что имею ей сказать важную вещь. Она была удивлена. В несколько минут я ей сказал, что все их планы известны, что финляндская, шведская и русская полиции следят за каждым шагом известного вора, капитана, что они будут на днях арестованы в то мгновение, когда капитан с ней поедет в Стокгольм получать краденые деньги, и что я, чувствуя к ней симпатию, желая её спасти от верного позора, советую ей отказаться от брака с этим мошенником и уехать в свой родительский дом, который она иначе опозорит навсегда. Она стала трястись всем телом и, схватившись за мою руку, умоляла её спасти; она говорила, что сама чувствовала, что тут что-то нечисто, но что она верила капитану; теперь же ей стало всё ясно. Меня она клялась никогда не забыть и всю жизнь быть мне благодарной. Я потребовал, чтобы она неожиданно заявила бы капитану, что она поедет не сегодня, а лишь завтра, и завтра сядет на пароход, уходящий в Германию, а не на железную дорогу в Стокгольм. Ночью между ней и капитаном произошла драма. На следующий день она села на пароход, сопровождённая капитаном и мной. Хороша история! Для меня дело приняло серьёзный оборот.
Капитан, чтобы уехать, должен был поделиться краденым со старшим «офицером», который с его отъездом должен был принять начальство над оставленным пароходом. Чтобы не иметь свидетеля происшедшего, капитан поручил этому старшему офицеру меня удалить. Тот позвал меня к себе в каюту и сказал мне: «Милостивый Государь. Нам известно, что Американское правительство оказало Вам любезность, допустив Вас на борт американского парохода для поездки в Ревель и обратно. Вы после этого слезли в Данциге и получили визу для возвращения в Париж. Не откажите мне сообщить, на каком основании Вы находитесь вновь на этом пароходе, кто Вам это разрешил, и в случае, если такового распоряжения моего правительства не имеется, то не откажите оставить пароход». Хорош я был бы в Финляндии без гроша денег (за исключением Щербачёвских царских рублей, не имеющих никакой цены) и без визы или какой-либо бумаги, уполномочивающей моё пребывание в Финляндии или возвращение во Францию! Действительно, бумагу Американской «Food commission» о том, что мне надлежит отправиться в Ревель и на пароходе же – обратно, имел в руках капитан, а не я. Но когда мы выезжали из St.Nazaire, с нами ехал американский офицер, которому было поручено оказать мне всяческое содействие. В Гамбурге он неожиданно получил телеграмму, отзывавшую его а Америку. Я тогда, обеспокоенный его отъездом, попросил у него две бумаги – одну мне, а другую – американскому начальнику в Ревеле. В них он и сообщал о приказании меня доставить обратно во Францию на «Lake Fray». Конечно, старший офицер мог не признать этой бумаги и меня высадить, но тут мной были приняты другие меры, очень энергичные и решительные. Тут вопрос шёл о том, быть мне или не быть.
Первое, что надо было сделать, - помешать капитану уехать, т.к. он один отвечал за мою доставку обратно. И сделал я это следующим образом. В Данциге, после обнаружения кражи части груза, местный отдел «Food commission» посадил на «Lake Fray» своего человека для «сопровождения» своего груза. Я понял, что в нём моё спасение. Подружившись с ним с самых первых дней так, чтобы никто нас не видал вместе, я теперь рассказал ему про всё дело с аэропланами, про намерение бегства, про историю с девицей и попросил немедленно со мной поехать в Гельсингфорское отделение «Food commission», доложить обо всём, представить меня и арестовать капитана. Мы так и сделали. В результате капитан был лишён возможности покинуть пароход и должен был ехать обратно в Ревель для отдачи показания на назначенном по его делу следствии по поводу несвоевременного выхода в море в Данциге. В Ревель же была послана телеграмма с просьбой меня принять в «Food commission» и меня выслушать.
Как бы это всё скрытно ни делалось, но капитан догадывался, что дело веду против него я, - он меня встретил с агентом в то мгновение, как мы вместе вышли из телеграфного отделения, резко остановил меня и спросил, что я тут делаю. – «Я послал телеграмму своей жене». Но он был не дурак; агент не случайно было шёл со мной. Я знал, что в Ревеле конец моему пребыванию на «Lake Fray» и решил в таком случае пойти на рискованное дело. У меня был друг, матрос-американец с Сандвичевых островов, единственный честный человек на пароходе, и агент. Если капитан меня высадил бы, то я решил спрятаться в трюме, где мой друг мог меня кормить до Данцига, а в Данциге я мог воспользоваться прежним пропуском и поехать через Рейн.
Свободное копирование
