Письма к жене. 1918.

1 мая 1918 г.
Ст. Мечетинская

Милая и дорогая моя Ленурка, вероятно, не получая в течение 3-х месяцев от меня вестей, ты уже считала меня без вести пропавшим и, вероятно, собиралась вновь выходить замуж, но я вновь объявился и пользуюсь случаем поездки маленького Ряснянского, чтобы дать о себе знать.

Ты знаешь, что в начале января мы перешли из Новочеркасска в Ростов, но в Ростове недолго пришлось пробыть, и 9 февраля мы принуждены были покинуть Ростов. При этом т.к. Лукомский дипломатично сбежал, то я оказался в роли начальника штаба. Должность эта, по правде сказать, меня очень тяготила: во-первых, в тяжёлое время большая нравственная ответственность возлагалась с этой должностью, а во-вторых, и отношения с Корниловым утратили ту дружественность, которая была раньше: он стал очень подозрителен на почве неладов его с ген. Алексеевым. Когда он явно оказывался несправедливым, у нас происходили немые размолвки, и он настораживался, видимо, против меня.

Ушли мы из Ростова в задонские станицы, и там перед нами стал вопрос, что делать и куда идти. Большинство, вопреки моим настояниям, признавало необходимым идти в  Екатеринодар, я советовал выждать в Донской области, т.к. обстановка на Кубани нам абсолютно не была известна и я не очень верил в нашу способность совершить этот поход. Во втором пункте я оказался неправ, и Добровольческая Армия блестяще совершила поход, по первому пункту мои предположения оправдались.

До 4 марта у нас дело шло великолепно. Мы шли кратчайшей дорогой к  Екатеринодару, за поход сплотились, организовались, пять боёв, бывших до этого дня, закончились бесспорными и сравнительно лёгкими нашими успехами. 4 марта был опять бой у ст. Кореновской, это станций за пять от  Екатеринодара. Бой кончился успешно, но вести его пришлось в тяжёлых условиях против больших сил, большой артиллерии, бронированных поездов; некоторые части, в том числе полк Маркова, понесли большие потери, и здесь узнали, что  Екатеринодар оставлен Кубанским правительством. Корнилов, поддавшись впечатлительности Маркова, решил изменить маршрут движения и не идти прямо на  Екатеринодар, а свернуть на Кубань на соединение с кубанскими войсками, отошедшими за Кубань. И вот при этом движении мы попали в осиное гнездо: каждый день приходилось идти с боем, каждый день мы били большевиков, но на следующий день оказывались новые, при этом драться приходилось на все четыре стороны.

Поход был неимоверно трудный: каждый день драка, спать приходилось мало; обозы пришлось побросать, частью они сами сокращались. Так, в один прекрасный день за повозкой Корнилова, где лежали и мои вещи, недосмотрели, и возница-австриец, военнопленный, очевидно, решил уехать к большевикам и я остался с одной сменой белья; большинство в таком положении было уже раньше. Всё это происходило в местах чрезвычайно глухих, где приобрести ничего невозможно, где связей с Россией никаких. Но выдерживали всё это добровольцы стоически, поход этот прямо легендарный.

Один день, 15 марта, я, вероятно, никогда не забуду. Выступили мы рано утром, с утра шёл дождь с ветром, реки, ручьи разлились, приходилось идти в воде выше колена. Затем ветер постепенно начал холодать, вместо дождя пошла крупа, а затем уже со студёным ветром, под вечер мы подошли к реке, за которой были большевики, река оказалась вздувшейся, один мост снесённым, другой затопленным, и вот переправляться пришлось вброд выше брюха лошади под огнём противника. Переправа затянулась до полуночи. Все обмёрзли, вместо верхней одежды на всех были обледенелые короба, лошади от тяжёлой дороги и обмерзания падали в громадном количестве, люди же, несмотря на то что в рядах наших масса мальчишек, выдерживали. Большевики, окажи они тут немножко больше упорства, нас могли окончательно заморозить, но здесь, благодаря энергии Маркова, мы вышли победителями и ночь спали под крышей, хотя, когда мы с Корниловым входили под крышу станичного управления, через заднюю дверь большевистский штаб удирал – это была ст. Ново-Дмитриевская. В это время мы соединились и с Кубанским отрядом.

После 15 марта в течение нескольких дней мы были в состоянии полной неспособности что-либо предпринять, а затем, когда лошади несколько оправились, опять возник вопрос, что делать. Решили идти на  Екатеринодар, но перед этим приходилось выдержать несколько боёв и переправиться через Кубань. Вот у меня никогда не было предчувствий, но 24 марта у нас должен был быть бой под ст. Георгие-Афипской – это третья станция от  Екатеринодара на Новороссийск. И вот 23 марта у меня самое хорошее предчувствие относительно предстоящего боя, он хорошо был задуман, а в это же время совершенно определённое щемящее ощущение относительно себя лично, что этот бой для меня будет неблагополучен, и, ты знаешь, на следующий день как гора с плеч свалилась, когда пуля чиркнула мне по ноге, пробив только мякоть.

26 марта мы переправились через Кубань и начали наступление на  Екатеринодар сначала хорошо, но затем враги наши усилились, мы же, благодаря огромному обозу (все приходилось возить с собой), сразу переправить всё не могли. У противника оказалась громадная артиллерия и неисчислимое количество снарядов, наши боевые припасы были на исходе. 30-го уже выяснилось, что мы  Екатеринодара не возьмём, но вместе с тем ясно было, что с отказом нашим от  Екатеринодара мы без патронов, с огромным числом раненых проигрываем дело окончательно. Корнилов смотрел на дело так, что если  Екатер. не будет взят, то ему надо пустить себе пулю в лоб. Решили по совету Алексеева ещё день подождать, а 31-го вечером атаковать, но 31-го утром граната влетела в наш домик, разорвалась почти под самым Корниловым, перебила ногу у бедра, осколок попал в висок, и он, не приходя в сознание, через 5 минут скончался. Его заменил А.И. Деникин.

С тяжёлым чувством пришлось отступить от  Ек., армия была деморализована. Говорят, что были слухи о выдаче н<ачальни>ков большевикам, но здесь Бог оказался к нам милостивым или Деникин оказался счастливым, но при первом же переходе через железную дорогу, который всеми рассматривался как окончательно гибельный, Марков со своей бригадой одержал успех, захватил бронированный поезд с двумя пушками, патронами и снарядами и мы ожили вновь.

В половине апреля получили сведения о наступившем пробуждении на Дону и перешли опять туда же, откуда в феврале ушли. Оздоровление несомненное, начались сношения с Россией, и я пишу моей голубке; но вместе с тем стали почти лицом к лицу с немцами, и сейчас перед нами страшный вопрос, как быть с ними. Одни мы бессильны, а по-видимому, все склонны видеть в них избавителей, ну а я, как и А.И., видим в них самых страшных врагов, а сил бороться и с большевиками, и с ними, конечно, нет. Ну, это впереди, а пока выдыхались, дней пять тому назад к нам подошла ещё добровольческая бригада, прибывшая из Румынии [38].

Марков и Деникин и их семьи живы и здоровы, Лукомский, дипломатически удравший от нас, тоже оказался жив, хотя его, кажется, трижды арестовывали. Казанович, доблестно сражающийся у нас, ранен в плечо, пробита лопатка. С Успенским встретились, он очень озабочен своей семьёй и в невесёлом настроении. Соколовский (Витя, кажется) попал недавно в плен и, вероятно, погиб. Пришёл ко мне как-то тут славный кадетик и отрекомендовался моим родственником Масловым, я не сразу сообразил – оказался брат Кати. Роженко, пытавшийся удрать, убит. Ну, вот все мои новости.

О вас, конечно, ничего не знаю. Сегодня получил твоё письмо от 10 января и мамино от 8 декабря, в котором она протестует против твоей поездки ко мне. Милый мамулик, как она, видимо, устала! Ты успокой её, ведь я всегда приглашаю тебя условно. Куда и как мне писать, пока не знаю. Приехать теперь к вам, может быть, и можно было бы, но не могу оставить одного Деникина. Посылаю тебе с Ряснянским 2 тысячи рублей; ты, вероятно, совсем без денег. Крепко тебя целую, поцелуй детишек, мамулика, тётю Веру. Да хранит вас Бог.

    Твой Ваня

P.S. Посылаю тебе обращение А.И. Деникина к москвичам от Добр. армии.

     И.Р.