Из дневников - 38

11 февр. дома (один).

Р.S. А ведь сегодня день моего рождения. Но я скрываю. Зачем лишний раз напоминать себе и другим о приближающемся конце...

Сам не знаю, почему меня так бесит веселье и радость других. Когда я слышу смех из соседней комнаты (если это смеются незнакомые мне и не знающие меня люди) я испытываю чувство злобы, я чувствую себя оскорбленным, точно мне дают пощечину за пощечиной.

11 февр. Масленица, в комнате у Никса (Никс в столовой).

А хорошо всё-таки иметь тёплый уютный кабинет, утром не таскаться в поганую канцелярию, а вместо этого раза два в неделю, ну, хотя бы, читать лекции в университете.

11 фев. вечер. дома.

Шел “на блины” к Циммерман, по дороге увидел толпу, кто-то кого-то бил, я было прошел, но быстро вернулся, как-то нехорошо заволновавшись и “залюбопытничавшись”. Смотрю: какой-то хулиганистый мальчишка (такие иногда бывают полотёры) лет 17-ти бьет другого, меньшего лет 14-15-ти. И я вдруг ясно почувствовал в душе, что мне хорошо, что мне приятно, и я бы с удовольствием так целый день стоял бы и смотрел, как он бьёт его и издевается над ним, стоял бы так же спокойно и тупо, как стояли эти швейцары, дворники, мальчишки… Но несмотря на это, когда большой повалил маленького (это зачёркнуто) маленький мальчик не мог угомониться и всё продолжал лезть к своему обидчику, как бабочка на огонь… Наконец, он крикнул ему сквозь слёзы: “Карманник”. В эту минуту как раз я и подошёл близко к ним. Старший за “карманника” ещё ударил его и повалил на землю, и вдруг в эту минуту я совсем машинально, почти по инерции (это зачёркнуто) прямо даже не могу понять, как это случилось, заступился за него, взял его и увёл подальше от буяна. Мальчик ревел и всё-таки рвался к обидчику (зная, наверное, что тот в сто раз сильнее его), а я шел и отговаривал его возвращаться, ласково гладил, а сам думал, как было бы хорошо, если бы на улице никого не было, и старший бил бы, бил бы без конца маленького, а я бы стоял и смотрел… Темная, тёмная, несчастная душа! Поймёшь ли ты небо, поймёшь ли ты поле? Я всё думаю — и не могу себе ответить, что бы я сделал, — если бы осуществилось моё желание, и я бы очутился зрителем в этом подлом истязательном театре, правда, смотрел бы или кинулся бы заступаться? И ответить не могу. Из того, что я теперь заступился, ведь не следует, что я заступился бы потом.