1.VI. Переехали в Витенево. Шел вечером с Сережей по дороге в Пестово. Безлюдье, в воздухе после дождя острые, сырые запахи цветов и трав, парок поднимается над асфальтом шоссе. Подумать только, в первый раз я был в этих местах в 37 г/оду/, тридцать два года назад, когда в Пестове Леонидов репетировал «Землю», а я, четырехлетний, плясал в ботиках под баян на кругу перед столовой. И там же прошла вся ранняя моя юность, с 15 до 20 лет. И сюда же, в Витенево, приехал я в 58-м году, когда менялась вся моя жизнь: здесь писал первые статьи для «Н/ового/ м/ира/» и здесь сказал Свете, что женюсь на ней. 10 лет будто бродил по миру и снова пришел сюда: Сережа уже школьник, а «Н/овый/ м/ир/», бывший столько лет родным моим домом, — при конце. Посмотрел в оконце под вечер — на поле, где поднимается овес, на лес, полукругом охвативший поле, — и радостно подумал — нет, это еще не все, и если кончится одна полоса жизни, быть может, начнется новая.
Вчера на шоссе подумал: чем это пахнет? Молодостью моей пахнет, моими надеждами восемнадцатилетними.
_____________
Есть вещи, кот/орые/ иные люди не могут понять, как им ни втолковывай. Их нет у них «в созерцании», как гов/орил/ Бел/инский/.
Способность видеть, наблюдательность, обращенная к людям и природе, — бывает своя, первичная — и самая драгоценная. Другой род восприятия, когда ты получаешь эти наблюдения уже в книжке или разговоре — и тогда лишь способен почувств/овать/ их по-настоящему, воспринять как свои и даже, иной раз, понять глубже, сгруппировать, извлечь дополнит/ельный/ смысл и т.п. Но это вторичное.
_____________
Открываешь вдруг для себя давно известные истины, просто повторяешь их или получаешь случай лучше сформулировать. Литература, искусство долговечны именно в силу того, что не служат приспособительным, прикладным целям, диктуемым временем, местом и расположением сил в обществе, т/о/ е/сть/ властью. Это не значит, что искусство не несет на себе клейма места и времени, и социальной
окраски — без этого оно лишено конкретности, плоти. Но значение художника настолько же выше, насколько его творчество интересно людям разных стран и эпох. Произведение может быть признано или не признано современниками — это не критерий, это в конечном счете частность биографии художника. Важно то, насколько выше оно временных и частных целей, как далеко захватывает общий горизонт человеч/еских/ интересов. По самой природе своей иск/усст/во должно быть автономно. Это способ познания, познания органического, личного и чувственного, не подчиняющегося указаниям. Умный правитель воспользовался бы этой силой
иск/усст/ва, как общест/венным/ термометром, отмечающим tо настоящего, и обществ/енным/ барометром, предсказывающим погоду /на/ завтра. Глупый правитель, не зная, что ему делать с погодой и природой и привыкший управляться силой, велит и термометру и барометру показывать то, что ему хочется. Они и показывают, но тогда уже никакой объективной цены это не имеет. Такой удел прикладной, приспособительной литературы. Сейчас она будет признана и осыпана лаврами. Властитель удовлетворен: все в его царстве лишь подтверждает то, чего он хочет и что предсказывает. Но при первой же перемене такая лит/ерату/ра превращается в ничто, в прах.
Великая литература, распоряжаясь сегодняшним и местным материалом, только внешне может показаться схожей в этом с литературой прикладной. На самом деле она имеет в виду самые глубокие идеалы человечества и самые устойчивые качества человеческой природы. Вполне современная внешне, она разгадывает загадки и ставит вопросы, занимающие людей не месяцами и годами, а веками и тысячелетиями. Все частные, конкретные вопросы политич/еского/ свойства не отбрасываются ею, но расцениваются как частный случай чего-то более значительного и долговечного.
_____________
Ночью проснулся: будто кто-то стучит в окно терраски, потом скребется. Поднял голову от подушки: слабый рассвет, никого... Горько задремал — снова настойчивый стук. И вдруг сообразил: это ветер бьет в окно яблоневой веткой, той самой веткой в цвету, которой я любовался вчера.
