Давно я был знаком с семейством Скарятиных и состоял в приятельских отношениях с двумя старшими сыновьями, Федором и Григорием Скарятиными. Первый очень усердно занимался живописью и был один из основателей Московских художественных классов, а другой убит был впоследствии в Венгерской кампании. В этом доме я познакомился с воспитывавшеюся у своей тетки девицею Ольгою Феодоровною Петровою-Соловово. Она мне очень понравилась по складу своего ума и по сериозности своих занятий. В декабре я сделал предложение, и 4 февраля 1835 года мы были повенчаны.
Весною этого же года случилось другое событие, которое имело также решительное влияние на мою остальную жизнь. Хотя оно касалось только лично меня, но я не могу не рассказать его с некоторою подробностью. Да простят будущие мои читатели эту выходку моего субъективизма.
В первых числах мая приехал в Москву император и с ним вместе несколько придворных. В числе последних был кн. В.В. Долгорукий (кажется, обер-шталмейстер), с которым я был давно знаком. Я отправился к нему с визитом и нашел его весьма расстроенным вследствие полученных им донесений из рязанского имения его матери, которым он управлял. После обычных приветствий он шутя сказал мне: "Будьте моим благодетелем, освободите меня от рязанского имения, которое мне не доход дает, а из меня высасывает последние деньги. Купите его у меня; я вам его дешево отдам". Узнавши, что дело идет о сапожковском имении, мне известном как соседу, я изъявил склонность быть благодетелем кн. Долгорукого и тем охотнее, что у меня были деньги, хотя и небольшие, и что я искал купить имение. Тотчас я получил от него приказ для осмотра имения и даже для обревизования его конторы. Нимало не медля, я отправился в свое родовое имение с. Смыково, а оттуда в имение кн. Долгорукого - в с. Песочню. Осмотревши имение и несколько обревизовавши его контору, я убедился, что имение хорошо и что бездоходность его происходит от плохого управления. Возвратившись в Москву 9 мая, я тотчас отправился к кн. Долгорукому, который поражен был моим быстрым возвращением и думал, что я вовсе отложил и поездку мою для осмотра. В несколько минут торг у нас был окончен, и за 725 тыс(яч) ассигнациями я приобрел 9 т(ысяч) десятин в хорошей части Сапожковского уезда с тремя тысячами десятин строевого леса. На имении было много разных запрещений; а потому он выдал мне доверенность на управление, получил от меня в задаток сто тысяч и обязался выдать мне купчую в 9-месячный срок. Мы положили большую неустойку (в 200 тыс. руб.), и свидетелями по этому домашнему условию были кн. Д.В. Голицын и гр. М.Ю. Виельгорский. Дела кн. Долгорукова, этого русского барина, честного, доброго и весьма неглупого человека, были до того запутаны и находились в таком беспорядке, что к сроку, хотя и довольно отдаленному, он никак Не мог выдать условленной купчей. За два месяца до срока он прислал своего поверенного в полное мое распоряжение с уполномочием тратить на расходы сколько нужно денег и с просьбою только не взыскивать с него неустойки. Купчая была наконец совершена почти через год после заключения домашнего условия.
Эта значительная мною сделанная покупка изменила все мои предположения относительно дальнейшей моей деятельности. Я вышел в отставку, переехал в деревню и предался со страстью хозяйству. Это занятие было для меня делом не совершенно новым. Матушка моя была хорошею хозяйкою и приучала меня к хозяйству с ранних лет: несколько раз она посылала меня одного в рязанское имение.
Я нашел купленное имение в крайнем беспорядке. Господской запашки почти не было; я постепенно ее увеличивал расчисткою и распашкою кустарника, которого было много и который не приносил никакого дохода. Скотоводство было ничтожное, я умножил и улучшил свои стада. Лес вырубался зря, и кража леса считалась промыслом почти дозволенным: в город возили лес на продажу из песоченских рощей не только ночью, но и днем. Я обрыл их канавами и устроил строгий надзор за лесниками. Всего хлопотливее и затруднительнее было для меня винокурение на находившемся в имении заводе. Я никогда до того времени не бывал ни на одном винокуренном заводе; а тут приходилось управлять делом весьма значительным. Счастие в этом случае послужило мне лучше умения. Тогда все винные заподряды производились казною. Торги в Рязани в первый год моего хозяйничания не состоялись потому, что заводчики нашли низкими цены, назначенные казною на вино. Я отправился оттуда в Москву, и, узнавши там, что цены на хлеб везде падали, я тотчас же возвратился в Рязань и вечером подал вице-губернатору, тогда управлявшему казенною палатою, объявление с согласием принять поставку вина в размере 150 т. ведер, т.е. на всю конкуренцию моего завода. Весь заподряд состоял из 600 т. ведер. На следующее же утро другие заводчики также изъявили согласие на принятие поставок в размере конкуренции их заводов - на 900 т. ведер. При равном удовлетворении всех заводчиков мне приходилось получить менее ста тысяч ведер. Но я потребовал, чтобы мне как первому, изъявившему согласие на принятие поставки, даны были все мною просимые 150 т., угрожавши в противном случае отправить по эстафете жалобу к министру финансов. Вице-губернатор после долгих, но напрасных споров и увещаний согласился на мое требование; и я, оставив за собою 100 т. ведер в самые удобные для меня города и сроки, сдал 50 т. ведер другим заводчикам и взял с них отсталого по 50 коп. на ведро. Оставленная за собою стотысячная поставка дала мне барыша более 75 коп. на ведро; и таким образом получил я с завода в первый год моего хозяйничания около ста тысяч дохода. Это значительно исправило положение моих финансов, которые были шибко потрясены покупкою имения, и дало мне возможность предпринять в хозяйстве разные нововведения и улучшения.
В конце этого года (1835) я лишился нежно мною любимой матери, а в начале следующего я был обрадован рождением сына. Летнее и осеннее время мы проводили в деревне, а зимы - в Москве, куда мы приезжали в конце ноября или в начале декабря; я же ежемесячно совершал поездки в деревню. В Москве мы мало ездили в так называемый grand monde [высший свет (фр.)] - на балы и вечера; а преимущественно проводили время с добрыми приятелями Киреевскими, Елагиными, Хомяковыми, Свербеевыми, Шевыревыми, Погодиным, Баратынским и пр. По вечерам постоянно три раза в неделю мы собирались у Елагиных, Свербеевых и у нас; и сверх того довольно часто съезжались у других наших приятелей. Беседы наши были самые оживленные; тут выказались первые начатки борьбы между нарождавшимся русским направлением и господствовавшим тогда западничеством. Почти единственным представителем первого был Хомяков; ибо и Киреевский, и я, и многие другие еще принадлежали к последнему. Главными самыми исключительными защитниками западной цивилизации были Грановский, Герцен, Н.Ф. Павлов и Чаадаев. Споры наши продолжались далеко за полночь, и мы расходились по большей части друг другом недовольные; но о разрыве между этими двумя направлениями еще не было и речи.
Потребность сильной внешней деятельности и винокуренный завод вовлекли меня в откупа. В 1838 году я взял вместе с соседом по имению Колюбакиным на откуп свой город Сапожок с уездом. Но вскоре болезнь жены моей заставила нас ехать за границу, где она пробыла полтора года, а я два раза туда ездил, бывши в необходимости по делам возвращаться в Россию.
Лето 1839 года мы провели в Эмсе и потом в Баден-Бадене, где жена осталась и на зиму под попечительством известного доктора Гугерта. Я возвратился туда в начале февраля, и мы вскоре отправились в Париж, куда приехали в самые первые дни министерства Тиера, т.е. ministere du l mars [министерства 1-го марта (фр.)], как долго называли это министерство. Оживление было всеобщее и значительное. Тут прожили мы остаток зимы и весну до половины мая. Время провели мы невесело: жена моя тяжко занемогла, что и доставило нам неприятное знакомство с парижскими медицинскими знаменитостями. Мы были почти в отчаянном положении. Тогда один наш знакомый из соотечественников посоветовал обратиться за помощью к одной ясновидящей М-me Lagranciere, пользовавшейся тогда в Париже огромною славою. Погибающий хватается и за соломинку; и я рано утром отправился к ясновидящей с волосами жены.
В тот же день M-me Lagranciere приехала к нам с своим мужем. Он ее усыпил, и она рассказала болезнь жены моей поразительно верно и ясно. Она указала одно очень простое лекарство и добавила, что через три дня она опять приедет и что жена моя выйдет к ней навстречу. Последнее нас даже рассмешило, ибо жена моя более двух недель не вставала с постели. Лекарство подействовало очень благотворно: боли в груди и в спине значительно уменьшились; страшный кашель стал слабеть; и действительно, на третий день жена моя встала, и встретила M-me Lagranciere на ногах. Вскоре жена моя совсем выздоровела, и по совету нашей чудотворицы мы отправились для укрепления здоровья жены в Швейцарию в горы.
