Прежде чем вступить в эпоху балетов 30-х годов, я должен вернуться к тому времени, когда остался в Большом театре без Горского. Это трудное время многое определило в моей актерской судьбе.
Когда Горский был жив, я по молодости многое воспринимал интуитивно. Я понимал, что он учит нас танцевать. И как это ни прозвучит парадоксально, это большое богатство! Не в пример иным педагогам, мы у него не разучивали балетный текст по слогам, а танцевали. Уроки Горского остались в моей памяти. И теперь, без него, я постоянно анализировал их, сопоставлял с тем, что видел у других педагогов.
Балетная наука интересовала меня необычайно - и потому что я сам преподавал и потому что остался без своего великого наставника в самом начале пути, когда еще формировался как танцовщик. А отнести к себе афоризм Паскаля: "Я потому хорошо преподаю, что был плохим математиком" - не хотел. Поэтому все свободное время я просиживал в классах - и в ученических, в школе, и в артистических, которые вели три корифея Большого театра - Василий Дмитриевич Тихомиров, Иван Смольцов, Леонид Жуков.
Ученические классы в те годы давались все больше "на глазок". Педагог предлагал своим питомцам всего понемногу. Композиции движений сочинялись прямо на ходу, без какой-либо системы. И советы, которые педагог давал, были очень приблизительные, "эмпирические". "Надо больше приседать на мизинец!" - говорил, например, наставник. А почему - больше? Что это дает? Я без конца задавался такими вопросами, анализируя бесчисленную череду уроков. И лишь годы спустя понял, что "приседать на мизинец" - это ключ к расшифровке приема, с помощью которого можно добиться абсолютной выворотности.
Свободное копирование
