А назавтра снова был в Хосте, снова сидел на пляже, но, по обыкновению, не купался и не загорал. Мы стали просить, чтобы он выступил со стихами в Хосте. "А кому тут читать? - возразил Маяковский. - Тут народу нет. В Сухуми, в Батуми - другое дело. Я поеду туда". Но вся наша артистическая компания дружно заверила его, что в Хосте есть что-то вроде клуба и народ мы соберем, вся Хоста придет на Маяковского. Он согласился. И действительно, вся Хоста пришла в клуб, вход был бесплатным, обстановка вечера была дружеской, восторженной. Маяковский вошел в азарт, вновь читал много, с удовольствием, весь вечер.
А потом неожиданно попросил нас с Судакевич поехать с ним в Сухуми - Батуми. Может быть, он был одинок и ему с нами было хорошо. Может быть... Но такая поездка нарушила бы отдых, а впереди нас ждал трудный рабочий год. И мы отказались, договорившись, что в Москве обязательно встретимся.
Но больше мы не встретились никогда.
Маяковский был для меня не просто великим современником, но и человеком будущего. И по сей день его уход - для меня личное горе. Иногда я думаю, как знать, поехали бы мы с ним в эти самые Сухуми - Батуми, может быть, его сердце отогрелось. Когда погибает поэт, все мы за это в ответе...
Мне хочется рассказать еще о своих встречах с Семеном Кирсановым и Николаем Асеевым.
В 30-е годы я проводил летний отдых в Теберде, в доме отдыха ученых ЦЕКУБУ. Там собралась тогда интересная публика. Иван Иванович Артоболевский, ставший впоследствии знаменитым ученым. А тогда это был худой молодой парень, сильно картавивший. Мы часто ездили с ним верхом либо ближним маршрутом - до нарзанных источников, либо дальним, двадцатипятикилометровым - до Донбайской поляны.
В Теберде отдыхали известные поэты - Семен Кирсанов и Николай Асеев. Веселый, живой, Кирсанов тоже любил верховую езду, и мы часто ездили вместе. Он без конца читал стихи, свои и чужие. У него была особая, несколько выспренняя манера, которая, кстати, очень нравилась Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду. Он даже приглашал Кирсанова в свои спектакли читать стихи, и получалось как вставной номер. Кроме того, у Кирсанова была привычка непременно брать с собой словарь Даля, куда бы он ни шел и ни ехал. Он без конца вычитывал слова, произносил на все лады, восхищался, анализировал, сопоставлял.
Николай Асеев свои стихи пропевал речитативом, то ли на мотив лезгинки, то ли какой-то другой кавказской мелодии. Поэтический ритм совпадал с музыкальным. Я любил слушать обоих поэтов, любил не актерское, а именно первородное, поэтическое, из первых уст чтение.
Каждое утро Асеев возникал под окнами моей комнаты и стоял "собачкой". Он был заядлым курильщиком, а его жена берегла его здоровье и не разрешала покупать папиросы. Я тогда еще курил и привез с собой в Теберду из Москвы запас "Казбека", которым щедро делился с Асеевым.
Наша дружба продолжалась и по возвращении в Москву. Асеев жил в доме напротив МХАТа, и мы часто встречались, обсуждали театральные и поэтические новости. Надо сказать, что в те годы между людьми искусства не было такой разъединенности, которую нередко можно наблюдать теперь. И мы, артисты балета, жили не за Китайской стеной. Наши интересы были широко разомкнуты в мир, в смежные искусства. Встречи, дружеская общность с Москвиным, Качаловым, Ливановым, Пудовкиным, Юткевичем, Ильфом, Петровым, Бриками, Гринкругом, Уткиным, Эрдманом, Вольпиным придавали жизни яркость, содержательность, интеллектуальный тонус. Без этой совместности я не мыслил ни своего бытия, ни работы...
Свободное копирование
