Новые друзья - 1

Мы ничего не знали. Любой мог нас растоптать, а мы бы только молчали.

Вскоре мама нашла работу, но со мной было плохо. Надвигалась зима — тяжелое время для бездомных, больных, обездоленных, какими были мы... У нас с мамой было одно зимнее пальто и одно демисезонное, которое я привехча из лагеря. Не было ни варежек, ни теплых платков. Мама топила печку, а я ничем не была занята, и это было самое страшное — отсутствующий взгляд... Приближалось то состояние, которое привело меня в больницу. От страха, ужаса мы не разговаривали, не находилось никаких слов.

Неожиданно мама узнала, что на большом механическом заводе понадобился химик. Молодая специалистка из Новочеркасска, присланная по разнарядке, не удовлетворила директора тем, что побывала в оккупации.

Меня директор привел в двадцатиметровую комнату с кирпичными стенами. Требовалось сделать работу от штукатурки и до подбора учеников для лаборантов.

Я была счастлива провернуть всю эту работу. Я ведь уже однажды делала ее в Красноярске. Но, увидев мой паспорт, он только усмехнулся и вернул его мне.

Вот в такой-то жизни я решилась на отчаянный шаг, ничего не говоря маме.

Однажды, когда мама была на работе, я взяла свой паспорт, т.е. уже потрепанную бумажку с надписью, что я вернулась из лагеря и лишена прав. С этим паспортом я отправилась... в Управление КГБ области и г. Калуги. Там дежурному в окошечке я заявила, что имею важное сообщение и прошу пропустить меня к начальнику КГБ. Одета я была прилично и на преступницу или аферистку не походила, правда, его мог смутить мой паспорт, но ведь это было такое учреждение, куда именно такие личности и ходят.

Я шла в отчаянии, не представляла, что буду говорить, и если меня не пропустят к нему...

Охранник призакрыл окошечко, позвонил кому-то и через некоторое время протянул мне пропуск.

Я стала подниматься по широкой, в два марша, лестнице. Помещение это было прежде губернаторским домом и теперь поражало своей роскошью.

Кое-где стояли гипсовые портреты, но больше было портретов вождя и его сподвижников, в данный момент не посаженных за решетку. Наконец я очутилась в приемной с высокими окнами. Тут охранник указал мне на дубовую резную дверь, ведущую в кабинет начальника КГБ.

За столом сидел мужчина лет сорока с умным лицом и чистыми руками. Сколько я ни мыкалась по этим «органам», никогда не встречала я таких осмысленных лиц. Все это были люди с алюминиевыми глазами или вовсе без глаз и с грязными руками, годными для другой работы.

— Там в бюро пропусков, — начала я без предисловий, — я сказала, что у меня есть к вам важное сообщение, но в действительности у меня его нет.

— Для чего же вы пришли сюда? — спокойно спросил он.

— Как вы видели из моего паспорта, я только недавно выпущена из лагеря. Бывшая заключенная.

И тут я совершенно спокойно, откуда только взялось это спокойствие, должно быть, потому что я шла ва-банк, решался вопрос моей дальнейшей жизни, на карту поставлена она, я рассказала, кто я такая, как жила прежде, кто мои родители, чем занималась в лагере, ну все о себе. И так же сказала, что не могу, сколько ни пыталась, найти себе место в этой новой жизни. Пыталась и уйти из нее, но «не судьба», — закончила я.

Он выслушал все это внимательно, затем встал из-за стола, прошелся по кабинету и подошел ко мне.

После своего рассказа я чувствовала себя выпотрошенной, и теперь сидела безучастная ко всему, съежилась, ушла в глубокое кресло, в котором сидела. А главного-то и не сказала.

Может быть, он меня разглядывал в это время, я ничего не видела и не чувствовала, кроме усталости и полнейшей апатии ко всему.

— Что же вы хотите от меня? — спросил он.

Где-то в глубине сознания стала просыпаться мысль о том, что все это напрасно, что вот теперь нужно будет собрать все силы, чтобы встать, извиниться и уйти. Да, так я и думала. Никто мне...

— Так что же вы хотите от меня? — повторил он еще раз.

— Я? Ах, да... Самого-то главного я и не сказала. Я хочу, чтобы вы отправили меня в лагерь, мое место там, там я привыкла...

— Но какие у меня для этого основания?

— А разве для этого нужны основания?..

Он помолчал.

Тут я должна отметить, что это был 1951 год, разгул сталинской реакции, когда уже и за такие слова можно было получить срок.

Но он молчал, а я этого тогда не оценила, позже пришло. Тогда ведь я шла ва-банк, мне было все равно. Я уже твердо решила, что нужно возвращаться в лагерь, там хоть умереть дадут. Вспомнила карцер, я ведь тогда была близка к смерти.

Я медленно подняла голову и встретила его взгляд.

В моей голове шла упорная работа — умереть. Но как? Притом, что я живу с мамой, мне это не удастся. Я считала, что и маме я порчу жизнь, без меня она всюду может хорошо устроиться, а я только мешаю ей.

— Хорошо, — сказал он. — Я это сделаю. Но прежде давайте попробуем пожить немного на воле, а для этого сделаем вот что. Какая у вас специальность-то?

Я сказала.

И тут он, теперь я назову его имя — Леонид Павлович Корсаков — сказал мне, что устроит меня на военный завод, на должность, соответствующую моей специальности. Мне завод даст комнату и все необходимое для нормальной жизни.

— Вы придете в отдел кадров, не показывайте своего паспорта, а скажите, что он у нас в управлении. Сошлитесь на меня (тут он мне и представился). Там работает наш сотрудник, он вас оформит на работу. О своем прошлом никому ни слова.