Начался тяжелейший период моей жизни, едва ли не самый тяжелый. Как оказалось, переход из заключения на волю, к вольной жизни, гораздо тяжелее, чем с воли к тюрьме. Почему? Казалось бы, должно быть наоборот: освобождение — радость и ничего более, тюрьма — горе и тоже ничего более. Однако это только на первый взгляд, хотя я опять подчеркиваю, что и тот и другой переходы тяжелы настолько, что не все их выдерживают. Попытаюсь объяснить.
Когда безвинный человек (я рассматриваю только этот случай) попадает в тюрьму, то это, конечно, тяжелая травма, он таким образом оказывается изолирован от многогранного мира со всеми его горестями, радостями и заботами, то есть того, что и составляет нормальную человеческую жизнь. Теперь в тюрьме он замкнулся в себе и ничего не слышит и не видит кроме одного — того же горя, как и у него, у всех окружающих. Чувство сопереживания (а иного ничего и нет в новой жизни) — это то единственное, что есть теперь у него. Только этим он и живет. Да, он не видит теперь семью, но и все вокруг него тоже не видят своих семей, он лишен всех прав человека, но и все вокруг него такие же. Новая жизнь протекает теперь только по одной линии, очень тяжелой, но равной с другими: допросы, кормежка, прогулка, баня.
Но вот он к ней привыкает или ломается — такие случаи также бывают, но как правило привыкает. Иначе чем же объяснить, что все выживают долгие сроки.
Переход же от тюремной жизни к свободе — дело другое.
Во-первых, как бы ни был осведомлен бывший зек о том, что он при освобождении получает неполноценную жизнь, так как он имеет ограничение в правах, и что до конца дней своих он должен писать в анкетах, что был судим, он понятая не имеет о том, что такое неполноценная воля, да и что это такое — человек с судимостью. Находясь в заключении, он к этой мелочи не прислушивается. «Свобода! — думает он, — разве это счастье можно чем-нибудь отяготить! В чем эта неполноценность? В том, что нельзя жить в некоторых городах? Ну и что же? Можно ведь жить и в других! Была бы воля». Однако, выйдя на волю, он каждую минуту сталкивается со своей неполноценностью. Вместо паспорта у него простая бумажка, которую он первое время постоянно повсюду должен предъявлять. Эта бумажка не дает ему покоя, отравляет жизнь на столь долгожданной свободе. У всех паспорта, а у тебя — бумажка! При виде этой бумажки у людей меняется выражение лица, в глазах появляется испуг.
Во-вторых, вольные люди живут там, где хотят, а ты живешь там, где тебе вовсе не хочется. Далее. Освободившийся человек потерял связь с миром, из которого он ушел на долгие годы: друзья, сотрудники по прежней работе, знакомые — словом, привычное окружение, без которого человек, существо глубоко социальное, не может существовать. Теперь наладить эту связь оказывается невозможно. Мир тюрьмы остался позади. Впереди настороженные взгляды, вопросы, на которые и ответить-то он не может — утрачена связь времен. «На воре и шапка горит». Ему все кажется, что спросят: «Где вы жили все это время?» Или: «Разве вы не помните, в прошлом году эту пьесу ставили в таком-то театре?» А вы и не помните, так как сидели в лагере. Моментально смятение в глазах, душа переворачивается. Оказывается, что самый невинный разговор связан со вчерашним днем, прошлым годом и т.д. Нет связи с прошлым, и во всем чувствуется фальшь, речь обрывается. Чтобы участвовать в общем разговоре, нужна связь времен, событий, а ее нет, нет! Человек, живущий постоянно в одном обществе, не ощущает быстротечности жизни. Но человек, изолированный от общества на много лет, больно ощущает это. Его удивляет, что замостили улицу в родном городе, что по проспекту ходят незнакомые люди, что насадили парк, появились новые здания. Словом, жизнь текла без него. Кругом незнакомые лица, озабоченные своей жизнью, которой у тебя еще нет илеизвестно, появится ли она, как образуется и что в ней будет.
Свободное копирование
