К концу 60-ых годов число евреев, склонных отдавать своих детей в гимназию, заметно увеличилось. Но всех их или многих удерживало от этого то обстоятельство, что в гимназию нужно ходить в праздничные для евреев дни, и опасение, что детей там заставят даже писать в субботу.
Вот я и обратился к директору женской гимназии с просьбой-предложением устранить это препятствие к вступлению в гимназию еврейских девушек. Мое ходатайство увенчалось успехом. В мужской же гимназии еврейским ученикам и прежде разрешено было в субботу не писать. Помню, что я с самого начала, без особых усилий, получил для себя эту льготу.
В гораздо большей степени, чем до поездки в Нежин, я сознательно, осмысленно руководился теперь в своей, если позволено мне так претенциозно выразиться, «просветительно-пропагандистской» деятельности, определенной целью: идеей европеизации еврейства. Термина этого я тогда не употреблял, да, быть может, точнее было бы обозначить эту цель словом «русификация». Но дело в том, что в моем представлении усвоение евреями русского просвещения и культуры сливалось с приобщением евреев к общечеловеческому прогрессу. Необходимой предпосылкой для этого являлось, разумеется, распространение в еврейских массах русской грамоты.
Мне кажется, однако, что попытку устроить нечто вроде вольной еврейской школы грамоты для бедных я сделал, будучи еще в 5-ом классе. Несколько юношей и подростков-грамотеев из зажиточных семей охотно вызвались быть «учителями» в этой импровизированной школе. Поместились мы в старом, полуразрушенном доме, и некоторое время дело шло очень недурно. Среди учеников были и совсем взрослые молодые люди. Сколько их набралось, не помню. Но недолго пришлось просуществовать нашей школе. Слухи о ней дошли до директора гимназии (в то время являвшегося также начальником учебных заведений всей губернии), и он не замедлил призвать меня, сделал мне строгое внушение и приказал немедленно закрыть школу.
Свободное копирование
