Спустя некоторое время, я получил из Могилева письмо, сообщавшее мне, что рекрутский набор закончился, и что я могу теперь спокойно вернуться в город и снова поступить в гимназию.
Я вернулся в Могилев, сдал экзамены для перехода в 6-ой класс гимназии, и жизнь моя вошла в прежнюю колею.
За время моего отсутствия из Могилева атмосфера злобы и раздражения против меня несколько улеглась, давление «общественного мнения» охранителей старины не так сильно давало себя чувствовать; некоторые из них, по-видимому, примирились с моим пребыванием в Могилеве, как с неизбежным злом. И довольно скоро после моего возвращения у меня снова явились уроки, а затем возобновилась и моя работа по «подрыванию основ» еврейской старины.
В то же время у меня постепенно установились относительно близкие отношения с лучшими, наиболее интеллигентными товарищами из христиан; да кроме того, я несколько сблизился с учителем русского языка в средних (а, может быть, и низших) классах гимназии, Барановским и с директором женской гимназии, бывшим учителем словесности нашей же гимназии. Хлебников скоро уехал в Варшаву; мне, по крайней мере, помнится, что в шестом классе, особенно под конец, у нас был другой учитель истории, уж совсем иной породы.
Барановский был добряк, очень и очень поверх-ностно затронутый в университете брожением среди студенчества; умственный и политический кругозор его, духовные интересы и запросы были так ограничены, что Хлебников иронически отозвался о нем:
«Он говорит о массе, а между тем, он же сам и при-надлежит к этой массе». На умственное развитие учеников он так же мало или совсем не влиял, как другие учителя. Но он отличался от них большей простотой обращения, большей доступностью; кое-кто из старших учеников, насколько помню, бывал даже иногда у него на дому. Я, во всяком случае, нередко бывал у него, то по приглашению на чай, то по «делу». Помню, например, что мне приходилось просить его о заступничестве в пользу молодых евреев – самоучек, приезжавших экзаменоваться для получения права преподавать в первоначальных еврейских школах.
Директор женской гимназии, по фамилии Твердый, очень порядочный человек, был, как мне, по крайней мере, тогда казалось, интеллигентнее, образованнее Барановского. Не помню, как и по какому поводу я ближе познакомился с ним . Знаю только, что я иногда спрашивал его мнение о тех мыслях, которые я излагал или собирался изложить в «сочинениях» на темы, которые задавались в последних двух классах. При случае я, со своей стороны, делился с ним своими планами и соображениями, особенно относительно просвещения евреев. На этой почве мне приходилось обращаться и к его содействию или покровительству.
