А теперь об истфаке, каким я его застала в 1935 году. Исторический факультет был открыт в Московским университете в 1934 году после нескольких лет перерыва, когда университет вообще не готовил гуманитариев. Перерыву этому предшествовал так называемый ФОН — факультет общественных наук, заменивший собой закрытый еще в начале 20-х годов историко-филологический факультет. Осознав в начале 30-х пагубность принятого после революции огульного осуждения всей предшествовавшей отечественной истории, необходимость воспитания патриотических чувств в сложной международной обстановке, Сталин, как известно, счел нужным создать новые учебники и начать готовить квалифицированные кадры гуманитариев - преподавателей и для средней школы и для высшей. 16 мая 1934 года было издано постановление Совнаркома «О преподавании гражданской истории в школах СССР», закрепившее эту новую линию. При наличии педагогических институтов университет был нацелен как раз на подготовку преподавателей высшей школы и исследователей, способных заполнить лакуну, образовавшуюся между трудами старых специалистов и новыми требованиями. В первые годы количество студентов было очень велико - принимали по 300 человек в год, не считая тех, кто учился на вскоре же открывшихся вечерних отделениях.
Нашему курсу предшествовал только один набор - 1934 года, по социальному составу, подготовке и возрасту значительно отличавшийся от нашего. Дело в том, что первый выпуск школы-десятилетки состоялся как раз к нашему приему, весной 1935 года. Поэтому в предыдущий прием, первый на вновь открывшемся истфаке, попали не вчерашние школьники, как в значительной мере в наш, а, главным образом, комсомольские и партийные работники, чаще всего окончившие так называемые рабфаки («рабочие факультеты», дававшие более примитивную подготовку).
Конечно, в составе студентов и у нас было много вполне взрослых людей, за плечами которых была уже довольно долгая трудовая жизнь или комсомольская и партийная карьера, - например, мой будущий приятель Борис Тартаковский, фанатичная коммунистка Эстер Гер-штейн, будущий наш комсомольский босс Саша Шитов. Другую группу, довольно пеструю по составу и образованию, составляли студенты моего примерно возраста, т.е. 19—20 лет, окончившие семилетку раньше, чем была открыта десятилетняя школа. Кто, как я, окончил техникум — таких оказалось мало. Большинство же моих сокурсников, принадлежавших к этой группе, училось в ФЗУ (школы фабрично-заводского ученичества — то, что потом называлось ремесленными училищами, а еще позже ПТУ) и успело год—два поработать либо в промышленности, либо, как, например, Алексей Кара-Мурза, на строительстве метро.
Но треть, по крайней мере, нашего курса составляли девочки и мальчики 17—18 лет (мы их называли «дети»), окончившие в этом же году десятилетку. Они были самыми образованными в гуманитарном цикле наук. Особенно заметны стали у нас (да и на филологическом факультете) выпускники знаменитой уже тогда 110-й школы - Алена Бажанова, Арон Модель, Ося Розенберг и некоторые другие. Не случайно речь перед правительством и почетными гостями на торжестве по поводу первого выпуска десятилеток поручили выпускнице именно этой школы Ане Млынек, тогда прославившейся на всю страну. (Скажу в скобках: отец Ани был сослуживцем моего папы, поэтому мы сразу узнали, что он, человек с больным сердцем, не перенес радостного волнения из-за внезапной славы дочери и ее общения с самим Сталиным и следующей ночью после появления во всех газетах ее портрета скончался от инфаркта. Тоже черта эпохи.)
В прочитанной мною недавно книге «Голоса из мира, которого уже нет», изданной в 1995 году ныне покойным Мишей Гефтером и составленной из писем погибших на войне его друзей, он писал в предисловии о своем курсе, поступившем вслед за нашим, в 1936 году: «...В подавляющем большинстве вчерашние школьники, что отличало наш курс от двух старших с преобладанием на них рабфаковцев и прочих, имевших за спиной житейский опыт». По отношению к моему курсу это утверждение далеко не точно. Да и вообще, к сожалению, на этих его воспоминаниях лежит печать того прекраснодушного отношения к своей студенческой молодости, которую так важно, мне кажется, стереть. Однако книга эта очень тронула меня — и замечательными человеческими документами, и мелькающими в них именами близких мне в университете людей — Оси Розенберга, его брата Руни, Юры Бауэра и других. Мне стыдно стало: отчего же я не попыталась издать совершенно замечательные фронтовые письма нашего Левы?
Свободное копирование
