Лето 1935 года в моей жизни - 2

Но прежде чем вернуться к лету 1935 года, уместно, пожалуй, здесь сказать несколько слов о семье моего будущего мужа и о том, как его родители должны были воспринять намерение сына уехать в Москву и жениться на незнакомой им девушке.

Отец Павлика, Абрам Яковлевич Ямпольский, прошел жизненный путь, замечательно свойственный тому времени, на какое он пришел­ся. Отпрыск бедной многодетной семьи из местечка Балта Одесской гу­бернии (по словам Багрицкого: «Балта - городок приличный, городок что надо...»), он юношей начал работать на мельнице у местного богача Пинхоса Сатановского. Юноша был, по-видимому, цепок, честолюбив и не очень разборчив в средствах. Во всяком случае, через несколько лет он сделал важный шаг, обеспечивавший начало деловой карьеры, - же­нился на засидевшейся в девицах дочери хозяина Риве. Не знаю, на деньги ли тестя, полученные при женитьбе, или уже после его кончи­ны, он сделал другой важный шаг - вырвался из маленького местечка в большую, процветающую, почти европейскую Одессу. Здесь он сперва стал партнером владельца самой большой мельницы, а потом ее вла­дельцем, а значит, богатым и уважаемым в городе человеком.

В справочнике «Вся Одесса» на 1912 год значится: «Ямпольский Ав­раам Янкелевич. Балтская дорога, собственный дом. Казначей молит­венного дома по Балтской дороге. Домовладелец».

У нас сохранилась фотография моего свекра, относящаяся пример­но ко времени, когда вышел в свет этот справочник: довольный собой, представительный мужчина средних лет.

Жизнь этого семейства омрачали, однако, два обстоятельства. Во-первых, одна за другой рождались дочери, их было три: Аня (родившая­ся в 1903 году, еще до взлета родителей на вершину преуспеяния), Клара (родившаяся в 1906 году) и Соня (в 1908 году). После Сони у них шесть лет не было детей Возможно, они просто на это не решались, потому что (второе обстоятельство, омрачавшее их жизнь) роды у Ревекки Пав­ловны сопровождались послеродовыми психозами, от которых она не скоро оправлялась. Особенно долго длилась болезнь после рождения третьей девочки. А наследника, столь необходимого преуспевающему бизнесмену, все не было. Подросшей Ане пришлось взять на себя браз­ды правления в доме. Как рассказывал мне Павлик, она, будучи старше его больше чем на десять лет, фактически заменила ему мать (потому что после его рождения мать снова заболела).

Но в конце концов супруги сделали еще одну попытку - и получили сына! До начала Первой мировой войны оставалось полгода.

Мальчика, как положено, назвали именем покойного деда — Пинхос. Но маму его давно уже звали в обиходе Ревекка Павловна, и назы­вали его дома Пава - это обычное на Украине уменьшительное от имени Павел (вспомним Павку Корчагина!).

Война вовсе не отрицательно сказалась на делах моего будущего свекра. Напротив, он, вероятно, участвовал в военных поставках и через несколько лет процветал более чем когда-либо. Но, как известно, все мгновенно рухнуло. Наступила советская власть, мельницу конфиско­вали, дом отняли, деньги стали пустыми бумажками, и нужно было как-то выживать в новых и роковых для него обстоятельствах.

Сначала он продолжал работать на своей же бывшей мельнице — как служащий. Но человек этот никогда не терял надежды каким-то об­разом стать собою прежним.

Едва начался нэп, он тут же попытался снова открыть свое дело — и, разумеется, поплатился. Когда подрастал его сын, отец был уже «лишен­цем» (так называли лиц, лишенных гражданских прав, в частности, пра­ва участвовать в выборах) — и мальчик рос с этим клеймом отверженно­го, закрывавшим дорогу к образованию, да и вообще к жизни. Сестрам его пришлось проще: все они были уже замужем и вместе с мужьями по-разному вписывались в советскую жизнь.

Родители же ее не понимали и не принимали. Им все казалось, что это временно, ненадолго. И сына они пытались воспитывать в расчете на это. Достаточно сказать, что его заставили получить еврейское рели­гиозное образование — мальчика, который с детства ненавидел именно местечковый еврейский быт, который желал лишь одного — навсегда вырваться из затхлой, чуждой ему атмосферы родительского дома к све­ту русской культуры!

Его интересы и стремления окончательно сформировались после случайного, на улице, знакомства с нашим Левой. Они всегда вспоми­нали счастливый для обоих случай, когда, пожалев собачку с переби­той ногой и обсуждая, что с ней делать, подростки разговорились - и сдружились навеки. Павлик стал почти вторым сыном в интеллигент­ном доме моего дяди Леонида, а с Левой ему легче было переносить и невзгоды, выпавшие на долю сына «лишенца», и постоянный, неразре­шимый конфликт с родителями, желавшими для него вовсе не того, к чему стремился он сам.

После окончания семилетки он не мог поступить не только в уни­верситет (он тогда хотел быть астрофизиком — вообразить только ре­акцию Абрама Яковлевича, желавшего, чтобы сын стал инженером мукомолом: вдруг им вернут мельницу!), но и в техникум. Требовалось предварительно получить «рабочий стаж», и он работал на заводе сперва в Одессе, потом в Москве, потом снова в Одессе. Это было очень непро­сто для избалованного дома еврейского мальчика, притом еще левши, очень близорукого очкарика и, подобно большинству таких мальчиков, не умеющего забить гвоздя. Тогда вряд ли кто-либо мог предвидеть в нем будущего блестящего экспериментатора, руки которого умели все. Сдав экстерном за десятилетку, он поступил все-таки в 1934 году в Одесский университет на физический факультет.