Я упоминала о швейцаре дяде Ване. К началу войны у него было двое сыновей-подростков. В первые же дни войны он отправил семью к родным в деревню — если не ошибаюсь, в Брянскую область. Казалось, что там безопаснее. Но вскоре деревню заняли немцы и судьба семьи стала весьма проблематичной. Тут-то немолодой уже дядя Ваня и сошелся с молодой, довольно красивой, безмужней Женькой. Она была счастлива: в такое время найти мужа для нее, матери-одиночки, казалось неосуществимой мечтой. Но началось немецкое отступление, деревню освободили, и дядя Ваня получил известие от жены, что они живы и здоровы. Скоро он их привез.
Это стало нежданным ударом для Жени. Соседи говорили, что раньше она была бойкой, веселой, но спокойной женщиной. Я же застала ее злобной, не владеющей собой и вспыхивающей от любого пустяка. Зло срывалось на любом, кто подворачивался под руку, - понятно, как это сказывалось на атмосфере нашей перенаселенной, так трудно жившей «слободки». Но главным объектом злобы оказался, естественно, ее маленький сын. Она избивала его, не кормила, вышвыривала из комнаты в коридор, где он сидел, сжавшись в комочек, пока кто-нибудь из нас не уводил его к себе, умывал и кормил. От постоянных побоев он уже плохо слышал.
Однажды, услышав особенно дикие вопли ребенка, я потеряла терпение и, ворвавшись к ним в комнату, увидела валяющегося на полу мальчика, которого мать била собачьей плеткой, крича: «Не воруй!» В азарте она не заметила меня, и я легко вырвала плетку, сурово сказав: «Еще раз побьешь его — будешь в тюрьме!» С этими словами я подняла мальчика и, при горячем сочувствии соседок, повела его на кухню умыться. Женька шла за нами, рыдая и приговаривая: «Он хлеб, хлеб у меня украл!». Плетку я тут же у нее на глазах разрезала на куски и выбросила в помойное ведро. Разумеется, она и потом била сына, но таких истязаний больше не было.
В другой бывшей спальне жил племянник Зорина Николай Сергеевич, работавший где-то продавцом. Он не был женат и, думаю теперь, был гомосексуалистом. Во всяком случае, в течение многих лет он жил у себя в комнате с другом, и взаимная их нежность бросалась в глаза. Но тогда такие соображения мне и в голову не приходили (вообще в проблемах секса я долго сохраняла детскую наивность).
Друга этого, кстати, звали Алеша Чичкин. Единственный потомок знаменитых купцов Чичкиных, молочные лавки которых, отделанные кафелем, были разбросаны по всей Москве, и в наше время оставшись молочными, Алеша был музыкантом и впоследствии долгие годы заведовал в консерватории коллекцией музыкальных инструментов (не знаю, как ее правильно назвать).
Свободное копирование
