Среди волков - 6

 В новой камере всего шесть человек. Все — подследственные. Среди них старик лет семидесяти. Он сидел за то, что у него был припрятан пулемет. Только вид у старика не был бандитским. С утра до вечера он сортировал сухари в своем мешке и притворялся придурковатым.

  Два жулика в тельняшках. Эти какие-то залетные. Из Одессы. Они часто бьют старика ботинком по лысому черепу. Стукнут подошвой по лысине: «Дай сухарь». Старик выдаст. Снова стукнут каблуком ботинка по лысине — уже дважды: «Дай два сухаря». Старик выдаст.

  В тюрьме все «бывшие». Бывший майор — чахоточный, этот без конца, периодически подходит к двери, стучит, вызывает надзирателя и начинает оплакивать свое пошатнувшееся здоровье, как будто это кому-то нужно. Надзиратель: «Врач на это есть».— «Вызовите врача».— «Обход будет, вот и пожалуйста». Надзирателю надоело, он грозит карцером и захлопывает окошечко.

  Через день Новичков по повестке вызвал на допрос главбуха. Поглядим... Около суток — узнал я потом — инструктировал его Носач. Михайловский точно теперь знал, какие будут вопросы, и репетировал соответствующие ответы. Под конец Носач ему сказал: «Сознаешься — посадят на двадцать лет...»

  Но... интересная штука жизнь. Я сейчас чуть было не написал: бедный Носач. Все знал он, кроме одного: Михайловский не был рожден для таких дел, он тоже был абсолютно не способен крутить и вывертываться. У него оказался свой, неведомый Носачу «заскок». Похоже, что он или сектант, или фаталист, или с другим каким-либо религиозным пунктиком. Он жил, будучи абсолютно убежденным в неизбежности событий и судеб, и никаких попыток вмешательства в этот процесс не предпринимал. У Новичкова он юлил всего минут десять.

  —Это только ухудшит ваше положение,— всего-то и сказал следователь да распорядился лишь закрыть его напротив, в пустую комнату прокуратуры.— Подумайте там!

  Через тридцать минут Михайловский попросил бумагу, ручку и чернила. И пропали все труды Носача! Главбух писал свои показания до позднего вечера. А вечером...

  Вечером, то ли по ошибке, то ли специально так было сделано, вдруг открываются двери нашей камеры № 31 и входит в нее Николай Михайлович.

  Нам не о чем было говорить, потому что все изложенное Михайловским — по датам, лицам, количествам и прочим уличающим делам — совпадало с изложенным мной. Я только и узнал у него о деятельности Григория Ивановича в эти последние дни да ещё о том, что на ВПП прошла ревизия.

  Вроде бы вот она, тюрьма. Ты изолирован. А все известно, что делается вокруг, на воле. Поступает к нам оттуда всяческая и довольно полная информация.

  Начались очные ставки. Меня водили в прокуратуру примерно через день, что являлось предметом зависти моих новых «собратьев». Человеческая зависть, оказывается, везде существует, в любой обстановке. Вот и сейчас завидуют, потому что у меня «прогулка», свежий воздух, зелень и цветы удивительно разгулявшейся весны...

  Сегодня очная ставка с майором Ефименко. Он говорит: нет, содержание телеграммы о закрытии военно-продовольственного пункта не разглашал. Никакой беседы с Мурзиным по этому поводу не было, и откуда ему известно об этом, он не знает. Акты на уничтожение талонов утверждал постоянно, поскольку такова его обязанность. Говоря все это, Ефименко смотрит в носки своих сапог, на меня не глядит. По списанию спирта он также не в курсе дела.

  —Вы подтверждаете ответы майора Ефименко? — спросил меня следователь.

  —Я свои показания дал и могу повторить.

  —Повторите в присутствии Ефименко.

  Я повторил.

  —Соответствуют ли показания Мурзина действительности?

  —Нет, не соответствуют.

  И все. Только подпись, подпись, подпись на каждую страницу.

  —Вы свободны, товарищ Ефименко. А вы прочитайте, гражданин Мурзин, акт комиссии о ревизии складов, с чем не согласны — скажите.

  Я прочитал акт. Ничего особенного. Для большого склада незначительные плюсы и минусы могут быть не приняты во внимание, но в акте видны уже были новые крючочки Носача. В нем отмечается: «Около штабеля с мешками сахара стояло ведро с водой, что влияло на повышение влажности продукта». Может быть, и стояло. Может, стояло просто пустое ведро. А может, уборщица его оставила — не знаю точно. Но — может быть! Раз в акте записано. И невдомек мне было, что это означает: завскладом таким образом набирал вес сахара, а излишки оставлял себе — способ, мне до того совершенно неведомый...

  В акт включена недостача какого-то брезента, который числился как тара из-под рыбы. Названа его большая стоимость. Акт отразил и вообще недостачу тары, а её действительно постоянно не хватало. Портилась тара, терялась. Она же не охранялась. Носач приложил весь свой талант, чтобы отразить в акте мою нечистоплотность. Вот и перца не хватает, и сигарет, и прочей мелочи — по мелочи. В общем итоге насчитано нам «растраты» (хищений!) на 22 тысячи рублей (ныне 2,2 тысячи).

  Как бы то ни было, а все это тоже была информация для размышлений. Я многое подтвердил из акта, со многим не согласился.

  Следующая очная ставка — с майором Баландиным. Майор в глаза мне не глядит, твердит одно: не знаю, не брал, не уносил, не было такого, не понимаю, что за клевета на меня, и не вижу смысла во всем этом. Вот так!

  И ещё очная ставка — с Сивковским (все следствие ведется «честно», по правилам!).

  —Да, действительно, Мурзин доложил мне о том, что капитан Носач оформил фиктивное списание...

  Сивковский волнуется. Он чувствует себя виноватым в моей беде, поэтому не нахальничает, говорит тихо.

  —Какие меры приняли вы, когда вам поступил этот сигнал?

  —Я решил сначала выяснить, так ли это в действительности. Вызвал к себе капитана Носача, и он сумел убедить меня, что все сказанное Мурзиным — выдумка. Подробностей выяснить я просто не успел, потому что вскоре Мурзин —уже был арестован.

  —Вы свободны, товарищ Сивковский. Но от нас будет по вашему служебному поведению письмо в военный округ.

  Что и говорить, суровая кара! Только вот как быть с уставом, со служебной честностью, четкостью? Как быть со мной? Вижу, что это никому совершенно не интересно. Сивковский ушел. Зазвенел звонок следовательского телефона.

  —Слушаю, так... Как уехал? Куда? А была ли надобность в поездке? Ну, вот что, сейчас же организуйте поиск. Дайте телеграммы на все близлежащие станции. Да, да... Ну, конечно же. Да... Больше, чем кто-либо!

  —Что, Носач сбежал? — полюбопытствовал я у следователя, ибо понял, что ничего иного этот звонок не означал.

  —Похоже. Только вроде поехал в командировку. Ну, никуда он не денется. Он у нас все это время под наблюдением.

  Странное наблюдение, если сбежал.

  Григорий Иванович Носач с нетерпением ждал возвращения Михайловского с допроса. Баландину, Ефименко, Сивковскому он после тщательного их опроса только и сказал:

  —Вот видите, как хорошо вышло. И не посадят, если будете и дальше вести себя как следует, как теперь, а Михайловский, видимо, сдался. Ах, рохля! Ох, дурак!

  У Гриши возникал теперь новый план действий. Он понял: надо сматывать удочки, надо только найти хорошие причины, чтобы каким-то образом выехать из К-ля.