В отпуск, на курорт мама ездила каждое лето. Почти всегда на Черное море. Верховцевская серость и однообразие, дом - работа-дом, причем дорога пешком от дома до работы продолжительностью в 5 мин, летом компенсировалась обязательной сменой впечатлений и поездкой на юг. Кстати, баба Лида ни на какие курорты не ездила, но мамины поездки поощряла.
Ездили всегда "дикарями". Достать путевку в пансионат или санаторий простому смертному было не по плечу. У "кормушек" стояли в очереди партийные, комсомольские, профсоюзные деятели и администраторы всех уровней. Путевки они получали профсоюзные - "тридцатипроцентные". То есть отдыхающий платил 30 % стоимости, остальное доплачивал профсоюз. "Дикий" отдых был менее комфортный и стоил дороже, но позволить его себе могли практически все работающие. Дорога в Крым была недорогой, стоила даже в купейном вагоне не больше 10 рублей. Ночлег, койка на побережье шла по стандартной цене - 1 рубль за ночь. Еда в общепите - в пределах 2 руб. в день. Правда, в очередях и не очень вкусная. Завтрак чаще прямо на пляже, в блинной. Но одной сотни рублей на три недели отдыха без излишеств хватало. "Шикарный" отдых стоил дороже. Насколько не знаю. "По богатому" мы не отдыхали. Тогда все были равны. Главным было море, воздух, крымское солнце. Днем пляж. О платных пляжах тогда еще не слышали. Вечерами танцы в курзале близлежащего пансионата, куда пускали всех желающих. Тогда же, помню, Ида меня учила, что на танцы на юге нужно несколько вечеров приходить в одном и том же наряде. Чтоб на тебя обратили внимание и запомнили потенциальные ухажеры. А уже потом, менять "прикид". В августе 1961 года мама с Идой поехали в Крым. Куда-то в район Алупки. Остались обязательные атрибуты отпуска - снимки экскурсий в Севастополь. На фоне Графской пристани, памятникам адмиралу Нахимову и Ленину. Следующим летом мама отдыхала в Ялте. Снимки на фоне "Ласточкиного гнезда", фонтанов парка "Мисхор", Ливадийского дворца. Такого всегда интригующего и завораживающего своим названием - "Золотого пляжа". Везде мама такая молодая, красивая и ... одинокая.
Всегда с интересом и удовольствием ездила на экскурсии. В Новороссийске - на "Малую землю" или Михайловский перевал. В Феодосии - обязательное посещение дома-музея Грина и галереи Айвазовского. В Новом Свете - подвалы знаменитого завода шампанских вин. За мамой обязательно кто-то принимался ухаживать, но чаще это были абсолютно без результативные попытки. Мама была слишком разборчива. И после такого красивого, талантливого, искрометного и щедрого мужа, как наш отец, угодить и сравниться с ним было нереально. Одного ухажера я помню. Курортный роман имел некоторое продолжение. Поклонник жил в Запорожье, писал маме письма. И приехал поздравить ее с днем рождения, в марте следующего года. Настойчивый был претендент. Внешне меня он абсолютно не впечатлил, потому вспомнить его лицо не могу, он был такой среднестатистический. Русый, среднего роста. Я запомнила его посещение и подарок. Приехал он днем, уезжал вечером. Дома были баба Лида, мама, я и, видимо, Вовка. Мама ко дню рождения пошила себе новый наряд. Его я помню в мельчайших подробностях. Это было платье из тонкой китайской шерсти (тогда китайское еще не было ругательством, базарным ширпотребом, а дефицитом). Цвета персидской сирени. Или пармской фиалки. Облегающий лиф с узким рукавом "три-четверти" (за локоть), овальным вырезом горловины. Летящая юбка "солнце-клеш". Широкий твердый пояс подчеркивал мамину осиную талию. На красивых маминых ногах с тонкой щиколоткой, изящные светлые туфельки 35-го(!) размера на небольшом каблучке. Прическа у мамы всегда была в порядке. Короткая стрижка с легкой "химией". Ухажер понимал, что такой женщине нужно дарить украшения. Правда, он не знал какие. Я помню, как многозначительно, в лучших традициях красивого кино, он застегнул на маминой шее ожерелье. Мама разрешила это сделать и мужественно проходила в нем весь вечер. Первый и последний раз. Я помню как, глядя на нас, она улыбнулась, как бы извиняясь и прося снисхождения. Она всегда была деликатна и тактична.
А украшение... Это были стекляшки в желтой металлической оправе в виде остролистых цветочков вокруг всей шеи. Копеечное. Лоточное. Но дело даже не в стоимости. Оно было просто кичем. Я еще будучи совсем девчонкой, понимала, что такое носить нельзя. В дополнение к ожерелью он подарил действительно красивую и стоящую безделицу, обладающую несомненной художественной ценностью. Это была вырезанная из слоновой кости узкая, высотой 15-20 сантиметров карандашница ручной работы. На фасаде в центре витиеватой резьбы веночка из неприхотливых цветов мальвы, мастерски вырезанный насквозь профиль Тараса Шевченко в полный рост. Маленькая копия известного памятника. Тыльная сторона была глухой с четкой резьбой по кости. Эта подставка, видимо под карандаши, стояла у нас в серванте среди других красивых сувениров долгие годы. А, что касается украшений... Отец знал в них толк. У него был отменный тонкий вкус. Еще в 50-тые годы, из одной своей командировки в Германию, привез маме красивую плоскую коробочку из ювелирного магазина. Темно коричневую. Матовую. Бархатистую на ощупь, теплую. Продолговатую, трапециевидной формы с закругленными краями. Внутри она была выстлана шелком цвета топленого молока с надписью золотой вязью имени ювелира. На тускло поблескивающем шелке - три маленьких бриллиантика, заключенных в спиралевидно скрученный тонкий металл в виде сердца. Тонкая цепочка из того же светлого металла с двумя замысловатыми застежками. Одна из которых, была как-бы последней, "контрольной" с поперечной тонкой круглого сечения полосочкой, которая вставлялась в небольшое колечко. Цвет металла предполагал серебро или платину. А может, какой то другой сплав. На ярком солнечном свете или под лампой бриллианты сверкали, моментально меняя окраску и разбрызгивая вокруг яркие многоцветные лучики. Украшение было неброское, изящное, миниатюрное. На такое хватило офицерского жалованья. Еще папа привез маме изящное золотое колечко с тремя небольшими рубинчиками, вправленными между двумя тонкими золотыми пластиночками. Долгое время это были все мамины драгоценности. Впоследствии она купила себе еще неброские золотые сережки с такими же некрупными рубинами. У бабы Лиды вообще не было украшений. Что-то существовало до войны, а потом в голодные времена ушло в обмен на хлеб.
У нас в семье не было фетиша в виде золота. Относились к нему равнодушно. Я, уже взрослой, начитавшись об Ахматовой, Цветаевой (когда разрешили их печатать), представляя, как позвякивали на тонких запястьях Марины изящные многочисленные серебряные браслеты, навсегда отдала предпочтение серебру. Считая этот металл более благородным, богемным, что ли. Мне нравились вправленные в серебро перстни с малахитом, аметистом на пальцах Ахмадулиной. Я предпочитала подвески, цепочки, браслеты и кольца именно из серебра. Мне они казались более художественно привлекательными, изысканными, нежели нарочито показной блеск золотых украшений. А избыток золота это вообще дурной тон. Как по мне.
Выходные и праздничные дни мама проводила в кругу своих подруг. Чаще всех у нас бывала Ида. И по вечерам после работы, и в воскресенье. Так как была не обременена семьей, домашними хлопотами. Она долго не могла выйти замуж. В Верховцево не было практически выбора. Тем более для такой яркой, как она. Впоследствии, уже вернувшись в Днепропетровск, Ида удачно вышла замуж. За очень симпатичного обаятельного Спартака. Инженер, кажется строитель, работал в каком-то проектном институте. Он был разведен. Всегда душа любой компании. Ида взяла его фамилию и стала Шапиро. Жили они в любви и радости. В первые годы перестройки, как только открылись границы, уехали на ПМЖ в Израиль. Свою шикарную квартиру в центре Днепра, на главном его проспекте Карла Маркса, сдали государству. В то время квартиры не были еще частной собственностью, и их нельзя было легально продавать.
Как в нашей жизни появился Днепродзержинск. Все время нашей жизни в Верховцево мама, конечно же, вспоминала город своего детства и юности - Днепропетровск. И ей, естественно хотелось туда вернуться. Но идея была практически не выполнима. Город был "закрытым". В самом прямом смысле. Из-за того, что в Днепре располагался крупнейший завод военно - промышленного комплекса ЮЖМАШ, где строили ракеты, город был закрыт не только для иностранцев. Прописаться здесь было невозможно, не имея жилплощади или постоянной работы. Получить квартиру без постоянного места работы было нельзя. На работу без прописки устроится тоже невозможно. Вот такой заколдованный круг. Квартиры тогда не продавались. Все принадлежало государству. Существовал, правда "черный" рынок жилья. Но за участие в этом торге без определенных знаний, навыков и знакомств с "нужными" людьми можно было сесть. В тюрьму. Короче, законопослушным советским интеллигентам здесь делать было нечего.
На нелегальном жилищном рынке вопросы решали либо фиктивными браками, либо очень большими деньгами. Мама такие деньги не смогла бы заработать в течение всей своей жизни. Подобные деньги и решение таких вопросов было под силу лишь специфическому контингенту людей. К ним относились - мясники, ювелиры, фарцовщики, валютчики и самые богатые в то время - цеховики. Но из Верховцево мама решительно хотела уехать. Между Днепропетровском и Верховцево в 60-тые годы усиленно рос город Днепродзержинск. Город сугубо заводской. Со множеством металлургических и химических производств. Производств экологически вредных, но крайне востребованных в послевоенное время. Город строился, разрастался панельными пятиэтажными домами. Строился целый микрорайон. И по аналогии с московской новостройкой гордо именовался Черемушки. С удобствами в виде водопровода, центрального отопления, газовых плит, теплой ванны и туалета. Бабушке уже было за 60 - ей пора было уходить на заслуженный отдых. Я заканчивала школу - надо было определяться с дальнейшей учебой. Это тоже подстегивало маму к решительным действиям.
Жанна к тому времени уже работала и жила в Днепродзержинске. Почти каждый выходной она приезжала к нам в Верховцево. Помню, как она приехала однажды и сказала дрогнувшим голосом: - "У меня больше нет мамы". До этого свои выходные она делила между Днепропетровском и Верховцево. После смерти мамы - Мэри Львовны, мы остались самыми близкими ей людьми. Жанна тоже хотела, чтоб мы переехали. Во - первых, чтобы улучшились наши бытовые условия, чтобы Лидия Порфирьевна пожила "с удобствами" и что бы была рядом. Мамина подруга Любочка Стряпченко уже давно преподавала русский язык и литературу в одной из днепродзержинских школ. Тут же, в Днепродзержинске, после отставки жил Тульчинский с семьей. Шулим Рувимович, бывший сослуживец отца то же агитировал маму на переезд и всячески обещал помочь с устройством на работу и посодействовать в разрешении дальнейших жизненных проблем с жильем, по мере своих возможностей.
Шулим Рувимович Тульчинский был довольно близкий приятель отца. Сразу после войны они вместе служили в редакции военной газеты во Львовском военном округе. Он очень тепло относился к нам. Явно симпатизировал маме. Жили они в самом центре Днепродзержинска, на углу площади Ленина и улицы Сыровца, в доме сталинской постройки. В просторной квартире на первом этаже. Долгие годы в этом доме размещался солидный магазин "Ткани". Милая, добрая, симпатичная жена Тульчинского, как подобает истинной жене военного, была отличной хозяйкой. Она "вела дом" и, как мне кажется, никогда нигде не работала. Дочь Нелли, к тому времени, уже закончила консерваторию по классу фортепиано, вышла замуж. В последствии она жила в Ленинграде, была концертмейстером и много гастролировала по миру. Помню, как мы приходили к Тульчинским в гости. На "Хельге" - немецком серванте, названном красивым бюргеровским женским именем, - стояла в рамке парадная фотография хозяина дома. Он был снят "при полном при параде" - в выходном офицерском кителе, ( помнится, в белом) с погонами майора, орденами и медалями на груди. Весь антураж, его роскошные черные усы и густые, зачесанные назад волосы, а также внимательный испытывающий взгляд был так, очевидно, копирующий облик отца всех народов - Сталина и удачно выдававший это сходство, что я каждый раз впадала в ступор.
Я прямо терялась под этим проницательным взглядом с фотографии, каждый раз недоумевая, а кто же на самом деле изображен на портрете. Внутренне робея, и исполнившись, почтения. Он, конечно же, видел мое замешательство, и, мне кажется, ему нравилось произведенное фотографией впечатление. Он хитро прищуривал внимательные глаза, улыбался, и в очередной раз был доволен результатом. Хотя, в целом, был Тульчинский человеком добрым и отзывчивым, думаю, тогда явно наблюдались отголоски "наполеоновского" комплекса ( с его небольшим ростом, мелкой костью ), и остаточные попытки компенсации каких-то неприятных жизненных моментов, перенесенных им ранее, которые ко мне лично не имели никакого отношения. Но он уже по инерции любил производить своим портретом такое неожиданное впечатление, возбуждать скрытый, никогда и никем не обсуждаемый вопрос и наблюдать за произведенным эффектом. Эфемерного превосходства. Тут же накрывался чайный столик с белоснежной скатертью, фруктами, конфетами, и обязательным домашним пирогом. Нас очень радушно принимали и без угощения не отпускали. После смерти жены Тульчинский неоднократно делал маме предложение "руки и сердца". Но мама, улыбаясь, мягко по-дружески, отвечала ему отказом. Всячески отшучиваясь. Шулим Рувимович, в то время отставной военный, служил редактором многотиражной газеты "Дзержинец". Как было принято в те годы - это был орган партийной и профсоюзной организаций крупнейшего на Украине металлургического завода - больше известного как ДГЗ. Официальное полное название звучало как Днепровский ордена Ленина металлургический завод им. Дзержинского. В простонародье - Дзержинка.
Завод большущий. Махина. В 60-тые годы "партия и правительство" взяли курс на улучшение жизни собственных граждан. Под руководством Никиты Сергеевича Хрущева началось массовое строительство типовых панельных пятиэтажек. Прозванные в народе "хрущевки" кардинально меняли жизни тысяч людей. Из бараков, коммуналок семьи переселялись в отдельные квартиры. Они были маленькие, с низкими потолками, тесными 5-ти метровыми кухнями, часто совмещенными санузлами, с крохотными неудобными прихожими. Но это было такое счастье - отдельная квартира! Очереди на заводах на получение жилья были огромные. И хотя стройки шли ускоренными темпами, всех расселить было просто невозможно. Тогда впервые разрешили легальное строительство кооперативного жилья. То есть, желающие, не попадавшие в ближайшие пятилетки в списки очередников, вносили деньги в общий котел на постройку дома. Первый взнос составлял приблизительно 30% от реальной стоимости квартиры. Оставшуюся сумму давало государство. Собственно, это был кредит, выданный государством. И первые собственники кооперативного городского многоквартирного жилья. Строился дом. Люди вселялись, а оставшуюся сумму выплачивали помесячно в течение некоторого времени. Чаще за последующие 15 лет. В выигрыше были все - и новоселы, и правительство. Какие проценты при этом выплачивали в течение полутора десятков лет жильцы, оставалось загадкой. Тогда народ этим не озадачивался. Народ был осчастливлен! На таком крупном заводе, как ДГЗ, рабочие горячих цехов, зарабатывающие немалые по тем временам деньги, получили возможность иметь свое жилье. Рабочие на заводе - чаще жители близлежащих поселков. Они или снимали угол, или жили в тесноте и скученности бараков, или, что было скорее правилом, ездили на "рабочих" поездах каждый день на смену и обратно. Тогда начиналось великое переселение из сел в города. В промышленные центры, где были востребованы рабочие руки.
Днепродзержинск, (до 1936 года село Каменское), в то время даже не имел железнодорожного вокзала. Между платформой 55 км. и станцией Баглей был небольшой полустанок со стихийным базарчиком, где торговали фруктами, овощами, куриными потрохами и молоком. Потом уже на месте ветхого строения, выросло здание вокзала. Для начала мама устроилась на работу рентгентехником передвижного кабинета флюорографии заводской поликлиники. Это был вагончик на колесах, оборудованный аппаратурой для прохождения обязательной флюорографии раз в год всеми работниками завода. Послевоенный туберкулез в 60-тые был практически побежден и для предупреждения очагов его возникновения, для своевременного их выявления, была объявлена всеобщая диспансеризация в принудительном порядке. Общее обследование проходили в поликлинике, а рентгеновское - "с доставкой на дом".
Территория завода была огромной. Вагончик транспортировали по строго утвержденному графику по всему заводу, для того, чтобы рабочие всех цехов в рабочее время могли сделать снимок легких. Медицина была бесплатной и тогда еще ответственной. В каждом цеху составлялись списки работающих и пока все не являлись в кабинет, вагончик не увозили к следующим цехам. Саботажников таких обследований всячески принуждали заботиться о своем здоровье, вывешивая их списки на всеобщее осуждение, привселюдно упоминали их фамилии на очередных "летучках", в случае злостного уклонения от прохождения медосмотра, могли лишить премиальных. Или хотя бы напугать такой перспективой. То есть, миновать процедуру посещения кабинета флюорографии было практически не возможно.
Жанна в Днепродзержинске. Жанна, как я уже упоминала, к тому времени сменила место работы, уехав из Верховцево в Днепродзержинск. Поле для приложения ее знаний и навыков фтизиатра, борца с туберкулезом, значительно, в сотни раз, расширилось. Сначала она работала в заводской больнице № 2 на соцгороде. Больница относилась к другому большущему заводу - химическому. Жилье ей дали от завода. Это была комната в просторной двухкомнатной квартире дома сталинской постройки на главной городской магистрали - проспекте Ленина. Дом внушительный из серого камня. Парадный вход был заколочен. В большой тенистый двор с многолетними тополями и акациями вела полукруглая кирпичная арка между двумя близлежащими домами. В каждый из трех подъездов попасть можно было через "черный ход". Он всегда располагался напротив закрытого парадного. Так было принято. Каменная широкая лестница с массивными перилами, большие окна, просторные межэтажные площадки были отличительной чертой и неотъемлемой частью подъездов тех солидных домов, с высокими, иногда до 4 метров, потолками. Тогда не казались столь мрачными высокие, крашенные тусклой темно зеленой масляной краской панели, тяжелые двухстворчатые деревянные двери, темно коричневого цвета, как и широченные гладкие перила лестниц. Глаз привыкал к таким темным стабильным вездесущим тонам. Одинаковыми для всего казенного. Других отечественная промышленность не выпускала. Народ не баловали разноцветьем палитры.
Внушительные двухстворчатые входные двери в квартиру открывались в просторную квадратную прихожую с высоким потолком, двумя желтоватыми тяжелыми дверьми в раздельные комнаты и коридор, ведущий в туалет, ванную и на кухню. Светлая большая кухня на двух хозяев с газовой колонкой, плитой, раковиной и синими панелями. Просторная ванная с теми же синими панелями, кафельным коричневым полом и окошком под потолком, ведущим в туалет. В ванной тогда размещались чугунные эмалированные ванны и фаянсовые умывальники. В небольшой уборной с таким же окошком под потолком, выходящим на кухню, устанавливался белый унитаз с коричневым сьемным сиденьем из прессованных опилок. Высоко над унитазом возвышался сливной бачок с фаянсовой ручкой на длинной крупной металлической цепи, потянув за которую с характерным шумом и грохотом спускалась вода. Все это были атрибуты благоустроенного городского житья. После многолетней жизни в Верховцево с каждодневным тасканьем на второй этаж чистой воды, выносом помоев, с растопкой трех печек (по количеству комнат) дровами и углем, (а их нужно было наколоть, потом занести в дом, наутро выгрести золу и отнести ее на улицу), подобные "удобства" были совершеннейшим недостижимым и нереальным "раем". Первое время мама жила у Жанны. В пятницу, прямо с работы уезжала в Верховцево, а в понедельник рано утром ехала электричкой на работу в Днепродзержинск. Для того, чтобы попасть к себе в кабинет, нужно было с поезда спуститься к трамвайной остановке. Дорога занимала минут 10 пешком. Альтернативы не было. Потом через весь проспект проехать на трамвае и пройти через проходную завода.
Дорога к флюорографическому кабинету-вагончику по заводской территории шла мимо грохочущих, ухающих и изрыгающих пары дыма и горячего пара громадных закопченных цехов. Через железнодорожные внутри заводские пути, со снующими по ним, груженными раскаленными заготовками, черными вагонами. Под коллекторами грязных маслянистых труб, с капающими из них ржавыми жидкостями и вырывающимися со свистом струями белого пара. Все эти шумовые эффекты, дополненные резкими паровозными гудками, сопровождались специфической заводской вонью мазута, сероводорода, запаха сварки и горячей металлической стружки. Из высоченных заводских труб сверху на всю территорию не только завода, но и города, падала мелкая ржавая пыль тяжелых металлов. А весь небосвод был окрашен и днем, и ночью огненным заревом и закрыт от чистого неба производственным смогом. Это "розовое зарево" я с большим азартом и энтузиазмом прославила в своем пафосном сочинении на вступительных экзаменах во ВТУЗ. Получила при этом 5 баллов. То было веяние времени. Чтобы я получила за те же слова с учетом теперешнего влияния "Гринпис" и остро поставленного экологического вопроса? Ну это к делу не относится. Так вот такую дорогу в свой кабинет, мама должна была пройти по заводу каждый день. И в летний зной, когда все вокруг плавится не только от жара махин огнедышащих цехов, но и под палящим солнцем. Сквозь удушливый, грязный, плотный, обжигающий воздух без ветерка. И в межсезонье с противным холодным, порывистым ветром, грязным дождем и расхлябанными, склизкими от жижи дорогами с вонючими лужами. И в холодные морозные дни, через черные ледяные колдобины с ошметками ржавого снега по обочинам. Зимой и осенью в потемках серого тяжелого утра и в темноте рано кончавшегося дня. И так изо дня в день много лет.
Вступление в строительный кооператив. Именно Шулим Рувимович посодействовал тому, что маму как вдову участника Великой Отечественной войны и мать двоих несовершеннолетних детей, находящихся у нее на иждивении, включили в списки кооперативщиков. Первый взнос на квартиру нужно было внести весной 1966 года, чтобы успеть попасть в коллективное строительство нового дома. Мечтать о трехкомнатной квартире мы даже не могли. Двухкомнатная хрущевка стоила тоже дорого - 3900 рублей. Таких денег в семье не было никогда. Кредит предполагался на 15 лет. До 1981 года. Первый взнос составлял 1461 рубль. И этой всей суммы у нас тоже не было. Мама зарабатывала в месяц 70 руб., еще 88 руб. получали пенсию за умершего отца. Бабе Лиде в 1966 году было уже 68 лет. Заведование больницей она передала в 1960 году, в связи с достижением пенсионного возраста и работала в это время производственным врачом-терапевтом. На полторы ставки. Зарплату получала около 150 руб. Сберегательные книжки в семье не водились. Оформлялись какие-то незначительные страховки. Баба Лида, была вынуждена, показывая пример подчиненным, регулярно подписываться на очередные государственные займы, оформлять ежегодные, обязательные подписки на партийные и профсоюзные газеты и профессиональные журналы. Практичность, запасливость, откладывание "на черный день" - это не про нас. Деньги на первый взнос за квартиру взяли в долг. У друзей, знакомых, приятелей. Жизнь пошла тяжелая, с ежемесячными частичными возвратами денег. Я не скажу, что мы бедствовали, но жили экономно и не "шиковали" - это точно. Баба Лида никогда не жила в долг, привыкшая с "младых ногтей" к самостоятельности, вечно помогавшая материально уже взрослым детям и родственникам, тяготилась таким положением и решительно быстро хотела с ним покончить. Выплатив долг, спустя год, она тут же вышла на пенсию.
Мое поступленеи в институт. В 1966 году я заканчивала школу. В этот год, как назло, было два выпуска. После перевода средней школы на десятилетнее обучение, первый раз выпускали школьников, закончивших десятилетку. И, мы, окончившие 11-й класс, завершали одиннадцатилетнее образование. Мало того, что у нас отобрали реальный год взрослой жизни, мы были поставлены в очень жесткие условия для поступления в высшие учебные заведения. Абитуриентов в 1966 году было ровно в два раза больше, чем обычно. В 60-тые годы конкурсы в ВУЗы были огромные. Кроме дневного, существовало вечернее и заочное высшее образование. В идеале, я мечтала о журфаке. Но, в то время, наша семья была обременена строительством жилья, (в апреле 1966 года мама сдала первый взнос на постройку квартиры), и соответственно стеснена материально. То есть, о моем отъезде на учебу в другой город, я не могла и помышлять. Конечно же, еще пугало обстоятельство удвоенного конкурса на одно место в институт. Конкурсы в любые технические вузы были в пределах 7-8 человек на место. У меня был один единственный путь - в Днепродзержинский завод-ВТУЗ им. Арсеничева. Институт был основан на базе Дзержинки, поэтому так именовался. Туда я с грехом пополам и поступила. Не пройдя по количеству баллов на дневное отделение, меня впихнули на общеобразовательный факультет с вечерней формой обучения. Пришлось срочно устраиваться на работу на тот же металлургический завод. Иначе, отчислили бы из института. На вечернем училась только рабочая молодежь. Тунеядцам был объявлен бой!
1 сентября 1966 года я вышла на работу в должности ученика-оператора машиносчетной станции металлургического завода им. Дзержинского и после рабочей смены отправилась на занятия в институт. Но это другая история. И я, конечно же, когда-нибудь ее напишу.
Тем временем дом наш строился именно на Черемушках. На улице с таким поэтическим названием - Каштанов. Тогда это была окраина. По другую сторону новой улицы простирался пыльный, замусоренный пустырь.
Наша жизнь у Жанны. Пока дом строили и сдавали, мы с мамой жили у Жанны. Втроем в одной комнате коммунальной квартиры. Её соседями вначале была семья молодых врачей с маленьким сынишкой. Потом им дали отдельную квартиру, и на их место заехала другая хозяйка. Звали её Надя. Жанна, из деликатности, дабы не дай бог не принижать, обращалась к ней исключительно - Надежда Ивановна. По моим наблюдениям, так Надежду никто из её окружения не называл. Она была из рабочих. Жила без мужа. Взрослый сын служил в армии. Она много о нем рассказывала, ждала возвращения, с надеждами на жизнь, "полную радости". Стати была крупной, с крутыми бедрами, крепкими икрами и большими чуть косолапыми ступнями. Голосом обладала громким, но, всячески пытаясь походить на женщину интеллигентную, сдерживала свой темперамент и, старалась говорить как можно тише и размеренней. Любила цветастые крепдешиновые платья "в талию", ярко красную помаду на тонких, всегда осуждающе поджатых, губах и туго завитую, короткую "химию". Светло русые волосы были негустые и сквозь них просвечивала розовая кожа. Дома чаще всего она ходила в алюминиевых бигудях с круглыми отверстиями, укрыв их капроновой косынкой. На первый план, почему- то, вылезала её неискренность и фальшивость, не смотря на тщательные Надеждины попытки их завуалировать. И во всем просматривались "лисьи" повадки. Но как - то мы все уживались без ссор и скандалов.
В последствии, когда Жанна получила отдельную однокомнатную квартиру, рядом с туберкулезным диспансером, в котором работала ведущим фтизиатром, она перезванивалась со своими бывшими соседями, иногда встречала их в магазине или на базаре. Надежда бросалась всегда к Жанне с объятиями. Рассказывала о своей жизни, тем более, что именно Жанна была тем человеком, который умел искренне интересоваться и радоваться чужим удачам. Всегда в силу своих профессиональных знаний могла посоветовать, как справиться с тем или иным недугом, отвечала на любые вопросы, могла дать квалифицированные рекомендации и подсказать действенное лекарство или нужного врача. О Жанниных добродетелях, всегда вспоминали "потом", отдавая должное её порядочности и чуткости. Когда она была рядом, скорее докучала своей настырностью "сделать как лучше". И эти её попытки казались назойливыми и надоедали. Именно тот случай про " дорогу, вымощенную, в ад". Да. Да. Благими намерениями. Она была нетороплива и скрупулезна во всем. Ну, а мы, окружающие, вечно торопились, отмахиваясь от реально желающих нам помочь, хлопали дверью, не дослушав. К сожалению, часто раскаяние приходит позже. С годами. А иногда вообще не приходит. Так и хочется порассуждать о терпении и его пользе для гармонии в любых отношениях. Ну, это в следующий раз.
Впоследствии мы узнали, что сын Надежды вернулся из армии и она постаралась одеть его в самые модные и дорогие одежды. Купила в кредит добротное пальто, норковую шоколадного цвета, благородно мерцающую на солнце, шапку-ушанку, темный выходной костюм. У него появилась девушка и шли уже разговоры о возможной женитьбе. Однажды, возвращаясь поздно вечером домой, в одной из подворотен, с него сняли шапку, ударив чем-то тяжелым сзади по голове. Хулиганье с похищенной шапкой удрало, а молодой красивый высокий сильный парень скончался от потери крови и несовместимых с жизнью травм. Были в то время подобные банды и шпана, промышлявшая такой добычей. Именно за такой бандитизм получил свой второй срок экс-премьер-министр, а теперь уже и президент независимой Украины. Мечты Надежды Ивановны о красивой жизни с любимым сыном не сбылись. Вся эта история была ужасна и несправедлива. Нам было ее жаль. Но вернусь к осени 1966 года.
Я приходила после вечерних занятий около 23 часов, ужинала и падала "замертво" спать. В 6 утра подъем на работу. Уставала жутко. Занятия в институте были каждый день кроме среды, субботы и воскресенья. Спала я на раскладушке. Скрипучей, брезентовой, армейского цвета хаки. На каркасе из алюминиевых труб был натянут брезент при помощи металлических пружинок. Вот они и скрипели при малейшем движении. Мама спала на раскладном кресле, Жанна - на диване. Укрывались колючими армейскими суконными одеялами.
В комнате был телевизор. Тогда все сходили с ума по фигурному катанию. Будь то чемпионат СССР, Европы или мира. Транслировали подобные соревнования иногда далеко за полночь. Но это, кроме популярных в то время чемпионатов по хоккею, было почти единственным развлечением. Эти действа ждали, следили за чемпионами и смотрели "до упора". Просто звук телевизора уменьшали, но экран ярко светился. И не все из нас троих одновременно хотели спать. Тогда мне это не мешало, я засыпала от усталости при любом раскладе. В 6 утра раздавался гимн Советского Союза. Из приемника на кухне. Это была обязательная во всех квартирах радиоточка. Днем у всех одинаково транслировались новости из Москвы, Киева и местные областные передачи. Рекламы в то время не было никакой за исключением объявлений о свободных рабочих местах и требуемых специалистах на то или иное предприятие Днепропетровска. Полночь тоже оповещалась гимном. Потом радиоточка замирала до утра. В таком режиме мы прожили больше года. Осенью 1967 году мама получила ключи от новой квартиры.
Жанна спустя какое-то время получила отдельную однокомнатную квартиру в 5-ти этажке на ул. Ленинградской. Это был типовой дом, но не панельный, а кирпичный. "Хрущеба", скажем улучшенного качества. В этих квартирах были такие же совмещенные санузлы, 5-ти метровые кухни, какое-то жалкое подобие прихожей. Но кирпичные стены делали такие квартиры более теплыми зимой, с улучшенной звукоизоляцией. Ценились такие дома чуть выше панельных. Жанна поменяла работу, устроившись фтизиатром в тубдиспансер на этой же улице, рядом с домом. Так же как и в собственном кабинете, она не терпела дома лишних "ненужных", не функциональных вещей. Квартира имела слегка "необжитой" вид, как будто в неё въехали только что и ещё не все распаковали и не успели обрасти мелкими безделушками, обязательным, годами скапливающимся "хламом".
Мебели вообще было мало. Платяной шкаф, диван. Обязательная раскладушка для гостей. Впоследствии появился какой никакой сервант, примитивный, двухстворчатый застекленный книжный шкаф, стол со стульями, трюмо и тумбочка под телевизор. Больше в одну комнату и не помещалось. Да и не считалось нужным. Жили все по - спартански, с приблизительно одинаковым набором бесхитростной недорогой мебели. Из прессованной "тырсы". Лес уходил на экспорт. Там, за рубежом из него делали настоящую мебель. Дорогую. Не для нас. Пропагандировался минимализм в быту. Предполагалось, что советский человек живет работой, а домой заходит переночевать. В случае с Жанной этот тезис находил абсолютное подтверждение.
Никаких особых дизайнерских украшений - картин, специальных покрывал на кресло и диван, драпированных портьер, ковров на стенах и полу у Жанны не было. Во-первых, из чисто гигиенических соображений, "чтоб не скапливалась пыль". Во- вторых, для удобства и быстроты уборки. Обязательно влажной. Сказывался профиль врачебной практики. Книжный шкаф не был перегружен печатной продукцией - необходимая специальная медицинская литература и несколько "толстых" литературных журналов. На день рождения -7 ноября - из Днепропетровска приезжала младшая сестра Лиля с мужем Наумом. Они привозили куст цветущей хризантемы в горшке. Комната наполнялась горьковато печальным ароматом. В те годы цветущие садовые растения в горшках из магазинов "Ромашка" или "Василек", ассоциировались в основном с похоронами. Так как их использовали непосредственно по такому назначению. Тем не менее эти бордовые, иногда белые шарики махровых, многослойных лепестков разнообразили обстановкуЖанниного жилья, правда, не привнося в нее недостающего оптимизма.
В этой же связи, я всегда воспринимала белые цветы каллы. Во времена моей молодости этими неживыми на вид букетами завершался свадебный ансамбль невесты в осенне-зимний период. Других белых цветов для самого важного дня в жизни каждой девушки не выращивали. Народ, опять же, не баловали выбором. В "продвинутой" Прибалтике каллы несли, провожая в последний путь. Мрачноватые ассоциации... Но вернусь в квартиру Жанны в 60-е годы. Не было никаких обязательных женских мелочей - флаконов духов, пудрениц с рассыпной пудрой, тюбиков губной помады. Стояла, на трюмо, правда, одна шкатулка. В ней подаренное бабой Лидой янтарное ожерелье, пара никогда не востребованных брошек, оторванные пуговицы и булавки. Духи в коробках, которые иногда Жанна получала в подарок, она тут же кому ни будь "передаривала". А самой замечательной безделицей была небольшая статуэтка балерины. Мраморная, белая, глянцевая. Балерина в белоснежной пачке, пуантах с атласными завязками вокруг стройных изящных ног, в классической позе, была крайне беззащитна и удивительно трогательна. Своей грациозностью, мягкостью и утонченностью очень напоминала Галину Уланову. Это был чей-то подарок.
Свободное копирование
