Живя в любви и ласке все свои детские годы в Верховцево, я чувствовала незримую опеку, свою защищенность, как внучка Лидии Порфирьевны. В Днепродзержинске, где прожила шесть лет учебы в институте, я заимела двух близких студенческих подруг, приятных сокурсниц и сослуживцев. Но в целом, город остался для меня чужим, так как здесь не было подруг детства, школьных товарищей, дорогих сердцу мест. И связывал только дом. Вернее 2-комнатная тесная проходная квартира-"трамвай", на первом этаже в "хрущевке", где жила мама. Пока она была. Как мы покупали эту квартиру и кто помогал, тоже интересная история, но об этом в другом разделе. В Днепре в институте, где я проработала почти 20 лет, начинать приходилось совсем среди чужих людей. Мои сослуживцы в основной своей среде были выпускниками одного института или пересекались еще со школьных лет. Многие хоть "шапочно" были знакомы. Я была чужой. Говорят, мы все родом из детства. И сколько нам тогда отмерили любви, ласки, поддержки и наоборот - такими мы и вырастем. Злую шутку со мной сыграло мое счастливое детство. Известность и популярность моей авторитетной бабушки наложили определенный отпечаток на отношение ко мне ее окружения, да и верховцевского общества в целом. Многие подхалимы сюсюкали и втирались в доверие, чтобы просто быть вхожими в нашу семью. Я знаю о чем говорю. Испытала на своей шкуре. Были люди, проводившие много времени у нас дома, приходившие на праздники к нам со своими детьми. Они рассыпались в комплиментах маме, рассказывая какие мы с Вовчиком необыкновенные умные, красивые и талантливые. Спустя много лет нам с мамой пришлось обратиться к одному такому выросшему сыну, бывавшему со своими родителями в нашем доме в Верховцево. Теперь это был врач, профессор - окулист больницы Мечникова. Почти одного возраста с мамой. Когда я стала стремительно терять зрение мы пришли к нему на консультацию. Вполне официально, в порядке очереди мы пришли в глазное отделение, где он был заведующим и ведущим хирургом. Я помнила его с детства, а его мама очень близко дружила с бабушкой. Работала она, кажется, лаборантом в верховцевской железнодорожной больнице под бабушкиным руководством. Сохранилось множество фотографий этой семьи у нас дома и у них в саду, где этот самый Митя держит на руках меня годовалую, а рядом моя мама. Потом Митя поступил в Днепропетровский мединститут. Женился он на днепропетровчанке и остался работать в городе. Так вот консультация профессора Дмитрия Ивановича прошла в атмосфере "ледникового периода". Хотя мама с ним предварительно созвонилась. Он практически ничем нам не помог, даже морально не поддержал, всячески стараясь дистанции- роваться, объясняя это, кажется, своей узкой специализацией совсем в другом направлении. Мама с ее деликатностью больше никогда к нему не обратилась. Было просто неприятно. И стыдно. За него. Я тоже избегала даже случайной встречи с ним. Моя великодушная бабушка никогда бы не позволила себя вести так как он, если бы к ней обратились старые знакомые. А тем более такие, когда-то близкие. Да и просто люди, с врачебной проблемой. Просто она была другой. Благородной и настоящей. Во взрослой жизни каждый раз, впрочим, как и многим, мне приходилось начинать в новом окружении, среди абсолютно чужих, незнакомых людей. Без какой-либо моральной поддержки, опять и опять заводить новых знакомых, приятелей, друзей и подруг. Не было рядом авторитетной бабушки, ни папы, ни мамы, ни брата, а потом и мужа. Это и была обратная сторона счастливого, безоблачного детства, где со мной "панькались". В Днепропетровске я очень часто ощущала собственное "сиротство". Прожив пол века я поняла, что мой "отчий дом", моя малая Родина - это маленькая провинциальная станция Верховцево. Последние лет 15-20 мои одноклассники стали вновь поддерживать отношения, встречаться весной в школе. Оглядываясь на своих сокурсников, сослуживцев, обнаружила, что такое явление достаточно редкое и только последние пару лет стало "входить в моду". К примеру, общение на сайте "Одноклассники". На встречу с одноклассниками в мае 1988 года я привезла такие свои стихи:
Тогда тополя нам казались большими
И самым значительным местом - вокзал.
Сюда вечерами и в праздник спешили:
На мир посмотреть и себя показать.
Не знали мы - Тани, Валеры и Коли
Кого ожидает какая судьба.
Кому и какие отпущены роли -
Нам просто хотелось скорей из гнезда.
Ещё ты не знало, мое поколенье -
"Потерянным", люди тебя назовут.
Жило, ты, надеждой, мечтой, вдохновеньем
И верой, что каждому - только за труд!
Не будем рядить, в чем же мы виноваты,
Что верили в мифы, за призраком шли,
Что преданны были, честны и крылаты,
Что жить мы иначе уже не могли?
Пусть мы изменились, скажу, возмужали.
Подросшие дети, как жизни венец
И все ж, сберегли мы и не потеряли
Тепло, доброту наших юных сердец.
С годами понятно мне четко и ясно,
Что "Родиной" только её назову -
Я, станцию эту, манящую властно,
Всю в майском, душистом и вечном цвету!
Я отдаю себе отчет, что это не "высокая поэзия", но абсолютно искренние строчки и хотела, чтоб они не затерялись.
Далекое верховцевское детство -
Как эхо паровозного гудка.
Звук колокола - то несовершенство,
Глашатая вокзального житья.
На лошадях, в пахучей хлебной будке,
Горячий хлеб возили, весовой.
Мы, влажные, забрав довески в руки
По теплой пыли шлепали домой.
Барачные строения больницы,
Известкою обновленный фасад.
Пролетки, брички, чудо-колесницы -
Той "неотложки" немудреный ряд.
На площади вокзальной обелиски
С кровавою железною звездой.
Покоятся сыны своей Отчизны
И бывший анархист Железняков
К большевикам примкнувший, по команде
В Таврическом Собранье распустил -
И вне закона: монархисты, демократы.
А революция вне мирного пути.
А был ли смысл? И были они правы?
Что, одурманенные верою слепой,
С октябрьских дней насилия отравой
Так заразили "наш священный бой"...
Вождей снимали, помню с пьедесталов
Украдкою и наскоро, впотьмах.
Одним вождем у всех нас меньше стало,
Но до сих пор нас не покинул страх.
Учили наизусть стихи Тычины,
Химеру, обозвав, - "соцреализм".
Отлучены от Бога, по причине,
Что цель наша и вера - коммунизм!
Сюда приеду, будто виновата
И в новых поворотах бытия,
Во что опять ты веришь также свято,
Обманутая Родина моя?
Свободное копирование
