Летом 1952 года к нам в гости в Стрый приезжала баба Лида. Папа специально для того, чтоб она могла полюбоваться и оценить здешние места, устроил выезд на природу. Мы поехали с семьей Михайловых. Природа Прикарпатья - удивительной красоты. Густые вечнозеленые хвойные леса, могучие раскидистые дубы по склонам синих гор. Нас привезли на опушку молодого соснового лесочка. Взрослые расстелили одеяла на яркой зеленой траве, вынули привезенный с собой провиант. Мы с Валеркой Михайловым устроили возню и беготню вокруг. Находили упавшие, прошлогодние, коричневые уже пустые шишки. А на остриях колючих веток - зеленые смолистые липкие молоденькие шишечки. Искали грибочки, спрятавшиеся от глаз под густыми пыльными, с запутавшейся паутиной, лапами, под толстым слоем опавших пожелтелых иголок. Потом все вместе фотографировались среди пахнущих смолой молодых невысоких сосенок. На бабе Лиде был новый шелковый халат. Атласный плотный, гладкий и блестящий. Шоколадного цвета в густых ярких цветочных букетиках. С модным шалевым воротником. Я запомнила его как выходное платье-халат. В последствии в Верховцево она надевала его по воскресеньям. Когда отдыхала. Поэтому редко. Бабушка выглядела молодо и свежо. Короной уложенная вокруг головы ее толстая темная коса, делала бабушку выше. У Паны Михайловой тоже заплетенные в косы светлые волосы, были разделены спереди на пробор и уложены "корзинкой" по моде тех лет. Бабушка взяла меня на руки. Тетя Пана держала на руках Валерку. Фотографировал его отец дядя Павел. В центре стояла мама, чуть повернувшись к отцу и прислонившись к нему. На маме, сшитое ею накануне, светлое платьице в мелкие цветочки с высокими плечиками и крупным витым темным шнуром в качестве украшения. Мама худенькая, совсем молоденькая. Чуть застенчиво улыбающаяся и Папа сзади, между тещей и женой, обнимал нас всех двумя раскрытыми руками, мягко и надежно "пригорнув" всю компанию. Как наседка, оберегая и защищая. Одной теплой ладонью касаясь меня и слева - Валеру с его мамой. Отец большой, крупный, с доброй улыбкой. С кудрявыми густыми, зачесанными назад, уже поседевшими на висках волосами. В прекрасном расположении духа. Таким и остался этот день. Ясный, солнечный, теплый, добрый, в заботливых папиных руках.
Прогулки с папой. В Стрые по выходным после завтрака мы вдвоем с папой шли гулять. Папа в военной форме - в гражданской одежде я его не помню вообще. Китель с орденской планкой, галифе и высокие мягкие начищенные до блеска сапоги. Я в сшитом мамой модном коротком пальтишке, волосы заплетены в две косы с бантами. Город Стрый небольшой, стоит на левом берегу реки Стрый. В пятидесятые годы жителей насчитывал не более 40 тысяч. Впервые упоминался в летописях с 1390 годов. Архитектура австро-венгерская. С замысловатыми украшениями, лепниной на фасадах старинных невысоких зданий. С костелом на главной площади. С ухоженными сквериками и многочисленными цветочными клумбами в них. Аккуратно и любовно подстриженными кустарниками вдоль аллей. Кстати, первый украинский государственный флаг взметнулся именно на Стрыйской ратуше после провозглашения независимости Украины в 1991 году. А тогда, полсотни лет назад, мы с папой шли в самый центр. Встречные военные, здороваясь, обязательно козыряли - "отдавали друг другу честь". Существовали какие-то правила в соответствии с рангом. Я с интересом наблюдала за всей этой процедурой. Папа тогда был уже в чине майора. Солдатики, завидев офицера, тоже прикладывали руку к пилоткам, вскидывали подбородки и щелкали каблуками. "Здравия желаю!" Впоследствии как-то постепенно эта традиция ушла из жизни военных. Ушла былая значимость. Элемент почтительного приветствия служивых уважаемых победителей растворился незаметно и навсегда. Спустя полвека военные офицеры стали пробегать мимо поспешно, как бы нарочито, не замечая друг друга. И выглядеть стали уже не победителями, а скорее побежденными. Временем, властью, нынешним своим положением. Жаль. Теперь я уже понимаю, что в то время отношение к советским военным в Западной Украине было, мягко говоря, неоднозначным. Но я ничего об этом рассказать не могу, так как меня это не коснулось.
Мы непременно заходили в "кныгарню" - книжный магазин и папа покупал мне новую книжку, себе - газеты, журналы. Папа держал меня за руку, я подпрыгивала от избытка радостных эмоций и мы шли в cквер. Выбирали уютную широкую садовую скамью с высокой спинкой и чугунными боками. В центре сквера - большущая клумба с высаженными сложным узором, разнообразными цветами, сменяющимися по мере цветения в течение летнего сезона. Посредине клумбы высился памятник. А цветы располагались разноцветным ковром у его ног. Клумба была квадратная, состояла из отдельных самостоятельных фигурных клумбочек, отороченная по краю невысоким, чуть возвышающимся над землей, каменным бордюром. На четырех ее углах были установлены дополнительные высокие декоративные каменные вазоны с буйными и яркими цветами и зеленью. По периметру клумбы - чистые широкие аллеи с удобными скамейками. Вначале папа читал мне вслух мою детскую литературу. Когда мне это надоедало, я начинала бегать вокруг лавочки, по аллейкам, гонять или кормить голубей и воробьев. Папа читал свои газеты и журналы, а мне покупал мороженое. У мороженицы в ее волшебном, разрисованном пингвинами, прилавке на колесах было из чего выбрать: сливочное и крем-брюле в стаканчиках и эскимо в серебристой фольге на гладкой деревянной палочке. Я любила эскимо. Оно было в виде небольшого бочонка, сужающегося к верху. Белое внутри и глазурованное настоящим вкусным пахучим шоколадом, который откалывался толстыми сладкими осколками. У эскимо был свой особый аромат и вкус.
На следующее утро я начинала сипеть и мне было больно глотать. Я не жаловалась, но мама ворчала, что опять, Виктор, ты ее баловал и кормил холодным мороженым, а на дворе между тем прохладная осень. Мы с папой украдкой переглядывались, оба довольные вчерашней прогулкой, и в следующий выходной история повторялась. Я родилась когда отцу было 37 лет. Я была его первым ребенком. Долгожданным. Дочка, рожденная любимой молодой красивой женой. Маме было тогда 22 года. Она сама была еще ребенок. Когда началась война, мама окончила 8-й класс и вместо выпускного пришлось уезжать в эвакуацию, бежать от немцев. Потом четыре года мама провела в эвакогоспитале вместе с бабушкой. Бабушка лечила раненых, а мама тут же работала вольнонаемной, ухаживая за больными. Писала под диктовку письма их родным, читала вслух им письма и книжки. Там же в госпитале, в далеком армянском городе Кировакане, куда занесло их войной, познакомилась с отцом. После войны вскоре они поженились, родилась я. Маме пришлось бросить всякую учебу. Ее юношеские годы отобрала война. У отца на руках оказалось два ребенка. Жена, младше на пятнадцать лет, которую он обожал, баловал, "носил на руках", чувствуя себя по-отечески в ответе за такую хрупкую, нежную, ранимую. Изящную, "мою маленькую мисс", как он обращался к ней в письмах с фронта. Когда родилась дочка, да еще такая миниатюрная, кукольная, он готов был потакать любым нашим капризам. А уж это мы умели! Он нас с мамой и называл "мои маленькие миленькие капризули". Когда родился Вовчик, папе было 43 года. Он был счастлив и горд, что есть наследник - "настоящий донской казак", как писал в письмах, "мой бесценный забияка". Наш отец был заботливым и любящим.
Зима 1952 - весна 1953. В Стрые недолго, осенью - зимой, я ходила в детский сад. Может мне уже было скучно дома, может для того, что бы я привыкала к коллективу, но меня отвели в сад. Мама тогда пошла в Стрыйский гарнизонный дом офицеров на курсы художественной машинной вышивки. Шитью как-то мы все: и бабушка, и мама, и я нигде не учились. Это было "от Бога", а вот вышивать на швейной машинке художественной и английской гладью, делать яркие аппликации по тюлю и бархату, выполнять модные тогда работы ришелье мама училась на 4-х месячных курсах вместе с другими офицерскими женами. За что и получила "Удостоверение" с оценкой "отлично". Мне она пошила бархатную сумочку - кармашек на золотистом шнуре через плечо. На поле из черного бархата гладью и аппликацией были выполнены два ярких золотистых цветка, похожих на звездочки. Один выше, другой по диагонали в противоположном углу, с золотистыми завитушками вместо листьев. Кармашек был оторочен золотистым шнуром и выглядел очень изыскано. Туда можно было спрятать платочек и пару конфет - больше ничего не помещалось. Еще машинной гладью мама вышила корзину с розами. Корзинка была плетеная из соломки, мелкая, как тарелка. С высокой тонкой плетеной ручкой. Внутри крупные кремовые и красные раскрывшиеся розы. Рисунок был взят из какого-то немецкого специального журнала по рукоделию. Эту вышивку вставили в рамку под стекло, повесили на стену и долгие годы она сопровождала нас по жизни в разных квартирах. После войны папа работал военным корреспондентом в гарнизонной газете закарпатского военного округа "За Советскую Родину!" Надо сказать, что поскольку папа занимался творческой работой - днем он много работал в редакции, а вечерами - дома. На работе - статьи о гарнизонной жизни. Дома писал стихи. "В стол". Они пока не все печатались.
Периодически по просьбе "Закарпатськоі спілки письменників", отдавал их во львовские сборники. Там, среди украинской прозы и стихов, прекрасно уживалась его русскоязычная поэзия. Или отправлял в другие литературные журналы. Часто он засиживался за работой допоздна. Тогда на настольную лампу вешался бумажный колпак, чтобы свет мне не мешал спать. Мама под другой настольной лампой, тоже укрытой абажуром, уже в постели обязательно читала перед сном. Помню еще, что папа никогда не ложился спать, не послушав по радио последние известия из Москвы. Я уже сквозь сон каждый вечер слышала, как в полголоса мужчина и женщина по очереди рассказывали новости за день. Телевизора тогда еще не было. У нас на столике у стены стоял ламповый громоздкий приемник. Папа уже в полночь, приглушив звук и, склонившись к радио слушал известия. В темной комнате приемник светился изнутри и слегка потрескивал. Создавались помехи и голоса иногда уплывали, нужно было вовремя скорректировать звук и убегающую волну. К этим голосам я уже привыкла и, если случалось мне остаться вечером одной, а это было крайне редко, я была уверенна, что в комнате я не одна. По меньшей мере со мной мужчина и женщина из приемника. Они всегда будут рядом и если надо, придут на помощь. А без меня родители могли уйти только к соседям в этой же квартире. Причем, сначала все собирались с детьми, а уж потом поздно, нас отправляли спать.
Дружили тогда семьями. Причем, инициаторами всегда были мужья. Мужчины или работали вместе, или служили. Жили в одной коммуналке сослуживцы. Все послевоенные товарищи отца - это офицеры. Нашими друзьями были Левины. Клавдия Семеновна и Яков Борисович. Одно время мы были с ними и соседями.
Тульчинские. С Шулимом Рувимовичем папа служил в редакции газеты. Их дочь Нелли играла на фортепиано, ходила в Дом офицеров на занятия музыкой. Впоследствии она закончила консерваторию и стала известным концертмейстером в Ленинграде. Она была старше меня лет на 10 и с такой мелюзгой как я не водилась. Но спустя лет тридцать я была в командировке в Ленинграде. Пару дней жила у неё и мы подружились. Она показывала мне свои концертные платья, в которых аккомпанировала ленинградским оперным дивам на гастролях в Париже. Гастрольную афишу со своей фамилией. И это в не выездные годы, с подозрительной фамилией! Было чем гордиться. Нелли была знакома с молодым тогда и перспективным композитором Артемьевым. На ее стареньком, издающим глубокие многомерные звуки, фортепиано "Петрофф", среди вороха растрепанных нот, много лет лежала фотография моего отца. Такая же, как стояла в рамочке на нашей черниговской "Украине". Лихого, молодого офицера в гимнастерке с орденами. Он был для неё олицетворением мужской классической красоты.
Файны. С их дочкой Наташкой я играла. Она была меня младше, пухленькая как сдобная булочка, розовощекая, белолицая симпатичная голубоглазая блондиночка. Мы вместе возились во дворе, я верховодила на правах старшей.
Михайловы. Павел и Пана. С их сыном Валеркой мы дружили, так как были одного возраста.
Розенбаумы. Семен Лазаревич и тетя Катя. Их дочь Вика была значительно старше меня и ей со мной было неинтересно.
Жены были поставлены уже перед фактом сформировавшейся компании. Но, неработающие тогда офицерские жены, были рады расширяющемуся кругу общения. Обсуждались ими в основном, кулинарные рецепты, какие то хозяйственные советы, моды. Вместе ходили на курсы кройки и лекции в гарнизон- ный дом офицеров. Молодые жены учились кулинарным хитростям у старших. Ведь не секрет, что офицерские жены, в основном, были хорошие хозяйки. Вкусно готовили, пекли. Умело вели хозяйство. Шили, вязали. Сами обшивали себя и детей. Причем все было самое модное, фасоны перенимались с только что вышедших на экраны кинофильмов. Подражали Любови Орловой, Лидии Смирновой, Валентине Серовой и Марине Ладыниной. Сооружались такие же прически, шились такие же замысловатые платья с осиной талией и высокими плечиками. Легкие светлые, модные в те годы "пыльники". Это что-то сродни летнему пальто. Потом на смену им пришли светлые легкие плащи. Заказывали у модисток шляпки с вуальками и украшениями. Подбирались перчатки и туфельки в тон. Вместе семьи собирались на большие праздники и дни рождения. Обязательно с детьми. Так как все бабушки жили далеко и оставить детей было не с кем, нас брали с собой. Мы играли, шумели, носились по коридорам или возились тут же со взрослыми. Прятались под столом за длинной скатертью или, вообще, под кроватью. Устраивали там "халабуды" - домики. Отцы все в офицерской форме. Даже в выходные и праздники. Тосты произносились мужчинами всегда стоя. Левая рука отведена за спину. Многозначительно. Еще не улетучился вкус победы в Великой Отечественной. Торжественно и искренне звучали "За Родину! За Сталина!". Из застольных песен помню только: "...Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет,/ Раз поет, два поет, три поет.../ Еще папину любимую:
"...Летят перелетные птицы,
В осенней дали голубой,
Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой
А я остаюся с тобою
Родная навеки страна
Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна..."
Музыку к ней, как и знаменитую "Катюшу", написал композитор Блантер.
Мама не очень любила шумные длинные застолья. Она с большим удовольствием почитала бы новый журнал или книгу. Но вместе с отцом принимала участие в самых важных мероприятиях. Мужчины целыми днями пропадали на работе, домой приходили поздно. Хозяйственными домашними делами папе заниматься было некогда. Мама никогда это не ставила ему в вину. Она всегда смеясь говорила, что у нее получается лучше самой отремонтировать электрический утюг. Тогда они чинились. Для этого надо было сменить сгоревшую внутри керамическую спираль, поменять шнур или вилку. Или поменять в патронах сгоревшие лампочки, починить розетку и вбить гвоздь в стену. Повесить картинку на стену было маминой работой, тем более, что ей это доставляло удовольствие. Да и стены тогда были не железобетонные, как сейчас и их не надо было сверлить дрелью. Могла самостоятельно поменять обивку дивана или кресла. Получалось все достаточно профессионально, хотя нигде этому не училась. Еще она любила временами переставлять мебель. Тем более, что мебель в одной комнате - это громко сказано. Но поменяет местами шкаф и кровать, перевесит картинки и вышивки на стенах, и уже сосем новая комната. Папа приходил вечером из редакции и искренне удивлялся, куда он попал. Он журил маму за то, что не дождалась его, но мама, как и я была "нетерпляча". И если уж что-то придумала, то осуществлять нужно было немедленно.
Свободное копирование
