Часть первая_10

Помню день, когда умер Сталин. Папа был на работе. По радио многозначительно и монотонно вещал трагический голос Левитана. Посреди комнаты "верхом" на венском стуле, лицом к окну, сидела мама и горько плакала. Руки она сложила на спинке стула и опустила на них заплаканное лицо. Плакала искренне, как за близким человеком. Это одно из ярких детских воспоминаний. Ощущение холода, не уюта... Не прибраности. Не заполненности комнаты, как будто вынесли мебель. Какое-то голое, не занавешенное гардиной окно. (Может накануне сняли занавеску в стирку?) За окном черные мокрые крючковатые ветки и заскорузлые стволы старых голых деревьев. Сыро. Промозгло. Как будто дует в оконные щели холодный ветер. Пасмурно. Сеет холодный мелкий дождь. Я не понимаю, что происходит. Мне тревожно. Нарушен размеренный жизненный ритм. На кухне не топится печь и не пахнет ничем вкусным и домашним. Стул посреди комнаты. Мамин плач. Потом уже узнала, что это было 5 марта 1953 года. Мне было четыре с половиной года. Спустя полвека я начну докапываться до семейной тайны за семью печатями. И все больше убеждаться в том, что в 1934 году мамин отец, а мой дед - Андрей Спиридонов был репрессирован. Именно тем коммунистическим режимом, который олицетворял собой Сталин. Мама плакала за убийцей своего отца. Дед Андрей сгинул в лагерях. И ни один архив не смог мне назвать дату и место его смерти. Как и миллионов безвинно пропавших в то жуткое время. А пока, в сырой холодный мартовский день 1953 года, вместе со многими одурманенными пропагандой, искренне горевала моя молодая ранимая мамочка.

7 ноября 1954 года мы с папой вдвоём ходили на демонстрацию. Мама с полугодовалым Вовкой осталась дома. На октябрьские праздники всегда холодно и сыро. Я всю жизнь не любила эти осенние демонстрации, в отличие от первомайской. Вечно морозный пронизывающий ветер, срывающийся колючий снег, мой красный от холода нос. Мама надела на меня новое пальто с большим кроличьим воротником. Он был черный с белой каймой по краю. Воротник лежал на плечах небольшими волнами наподобие короткой, до края плеча, пелерины и был настоящим украшением. Комплект составляла и шапочка из такого же черного кроличьего меха. Высокая, наподобие капора. С повторяющимися спереди белыми остроугольными вставками, завязывающаяся под подбородком на бант из шелкового шнура. Нарядная, теплая, красивая. Все это папа привозил из командировок в Германию, а мама шила. Я чувствовала себя нарядной, красивой и "задавалась".  На ноги мне одели маленькие детские бурочки. Вообще - то, бурки - это такие теплые сапожки - валенки. Верх из валяного войлока и козьей шерсти. Вместо тяжелых черных резиновых галош, которые раньше обязательно надевали поверх валенок, чтоб не промочить ноги, кожаный низ: носок, пятка, подошва с рантом. Войлок выбеливали до молочного цвета. Такие бурки полагались в качестве зимней обуви высшим военным чинам. Женщины после войны носили зимой "румынки". Теплые короткие по щиколотку кожаные ботиночки на меху. Часто с меховой опушкой сверху по краю, на пуговичках или металлических застежках. Так вот, 7 ноября мы с папой сначала посмотрели демонстрацию, а потом, когда она закончилась, гуляли по центральной улице Стрыя. Я вместе с другой детворой взобралась на уже свободную от местного начальства трибуну. Высокая, сбитая из досок и свежо выкрашенная в темно зеленый цвет, она была украшена кумачовым транспарантом с надписью "Хай живуть 37-і роковини Великоі Жовтневоі социалістичноі Революціі".

Сверху по периметру над транспарантом были густо уложены зеленые хвойные ветки. Я держала в руках маленький красный флажок, свешивалась над пахучими еловыми лапами, норовя вывалиться с трибуны. Какие-то местные мальчишки в картузах с интересом наблюдали за моей беготней, что придавало мне большего азарта и напускного безразличия. Папа в это время фотографировал, стоя внизу. Играл духовой оркестр. Вся эта праздничная разноголосая атмосфера, беготня среди другой детворы вверх на трибуну, откуда я кричала и махала папе флажком, сморила меня и мы решили передохнуть на лавочке в сквере. Здесь я чуть не уснула. Папа так и сфотографировал меня зевающую с закрывающимися глазами. Домой я приплелась что называется, "уставшая и довольная".

Новый 1955 год мы встречали в Стрые в расширенном составе. Папа, мама, я и Вовчик, которому было уже 8 месяцев. Каждый Новый год мама шила мне новый карнавальный костюм. В нем я шла на утренник в детский сад, а 31 декабря вечером - надевала дома. Так было заведено с рождения. Когда мне было чуть больше года, мы тогда встречали Новый год у бабы Лиды, мама пошила мне новогодний костюм Арлекина.  Яркий жесткий колпак на голове с тремя помпонами посредине, двухцветный комбинезон с жабо вокруг шеи и с такими же помпонами на стыке двух цветов впереди. Я еще ничего не понимала, только начинала ходить, а родители устраивали мне новогодние волшебства с обязательной елкой под потолок, карнавальным костюмом и новогодним подарком. Елка украшалась яркими игрушками вперемешку с теми, немецкими, которые папа привозил из командировок в Германию. Среди них были совершенно экзотические птички. Темно-синие и темно-красные, усыпанные шершавой переливающейся крошкой по бокам, с мягкими, длинными хвостами из искусственного белого волоса. Пряничные, расписные домики из тончайшего стекла. Яркие шары с напыленным рельефным рисунком из блестящей шершавой крошки и обязательные электрические гирлянды из разноцветных лампочек. Вешались на елку шоколадные конфеты за привязанные к ним ниточки, мандарины и, обернутые в фольгу, грецкие орехи.

Когда появился Вовчик и подрос, мы с ним вместе искали среди игрушек и колючих сосновых веток съедобные украшения, и к старому Новому году, после которого елку было положено убрать, она имела уже слегка облезлый вид. Крестовина, на которой крепилась елка, укрывалась белой тканью, имитирующей снег. Туда прятались подарки, которые мы находили 1 января чуть свет. Так вот, Новый 1955 год мы впервые встречали вчетвером. Я ходила в детский сад, куда меня по утрам заводил папа, а мама оставалась дома с маленьким Вовой. Убирала, готовила, стирала. Памперсов тогда не было. Нужно было перестирать всю детскую одежду - Вовину и мою. Об "индезитах" и других "электролюксах", "которые дарят комфорт и облегчают вашу жизнь", не догадывались даже их изобретатели. Все перегладить. Во-первых, Вовины одежки в целях дезинфекции горячим утюгом, мои - просто потому, что никакой синтетики тогда не было. Все было натуральное - хлопковое, шерстяное, шелковое, а значит мялось. А ходить в мятом, тогда 50 лет назад, было еще не модно. Не престижно, как теперь, демонстрируя всем своим измятым видом, что ты одет в дорогие натуральные ткани. Маленького Вову нужно было накормить, переодеть, усадить в коляску и отправиться гулять. Правда, с ним у мамы никогда не было проблем. Мама часто потом говорила, что Вова вообще никогда не капризничал. Не устраивал истерик, не рвал книжки, не переворачивал все вверх дном, не требовал постоянного внимания, не отбирал чужие игрушки, не рыдал, выпрашивая очередную новую машинку, не вопил и не бил ногами об пол. Ничего себе картина! Ну, это не в пример некоторым "балованным особам". Иногда, когда Вовчик спал, мама выставляла коляску в маленький дворик, куда выходил черный ход с кухни и кухонное окно. Тогда мама занималась обедом. Готовила сама домашнюю лапшу из пресного теста. Нарезала ее тонкими полосками, сушила на чистых листах бумаги. Или перебирала гречку, отбраковывая темные зерна. Иногда я ей в этом помогала. С тех пор больше никогда этим не занималась. Недавно смотрела случайно передачу Андрея Макаревича "Смак". Там он рассказывал рецепт - "Яйца по-венски". Два отваренных всмятку или в "мешочек" яйца размельчить в чашке, накрошить туда небольшими кусочками белый хлеб без корки, посолить, перемешать. Можно добавить немного размягченного сливочного масла. Таким завтраком кормила меня, а потом и Вову мама еще 50 лет тому назад. Вот уж не думала, что это славно известный рецепт европейской кухни. Впоследствии и Алексей ел это с удовольствием. Действительно вкусно. Правда, по модной теперь теории раздельного питания, яйца и хлеб - абсолютно несовместимые продукты. Молоко по утрам приносила местная молочница из ближайшего села. Розовощекая, крепкая, про таких говорят "кровь с молоком". Чернобровая и черноволосая, в гуцульской безрукавке. Молоко приносила в бидонах. Нам и соседям. Называла маму - "пани". На стрыйских улицах и рынках было вообще вежливое и деликатное обращение к женщине. Там не кричали тебе вслед - "Женщина!" Или - "Девушка!", невзирая на возраст. Обращались, лаская слух, - "Що хотила пани?" или "паночка?", когда совсем молоденькая.

Так вот, в 1955 году, несмотря на прибавление семейства, мама как - то умудрилась пошить мне новогодний костюм. На утреннике в детсаду я была снежинкой. Все девочки были снежинками. Но мой наряд был уникальным. Уж мама постаралась! На мне была коротенькая пачка, как у балерины, из нескольких марлевых белых накрахмаленных присборенных юбочек. Верх был из марлевой накидки, в два слоя, выкроенной полукругом, с отверстием в центре для головы. По краю оформлен зубчиками. На запястьях края скреплялись шнурочками, образовывая своеобразный рукав. Спустя много лет вошел в моду такой крой под названием - "летучая мышь". Когда я поднимала руки, получалась пелерина, украшенная по краю зубчиков еще и блестками. Под низ мама надевала мне белую маечку. Было и тепло, и красиво. На голове сияла белая корона, повторяя рисунок накидки с зубчиками и блестками. Но вершиной всего этого великолепия были белые сапожки. Мама сшила их из белой байки. Высокие, почти до колена, с отворотами. С плотной светлой подошвой и теплыми стельками внутри. Спустя много лет зимние сапожки войдут в моду во всем мире. А тогда это было эксклюзивное мамино творчество. Настоящее произведение сапожного искусства. Это чтоб чадо не замерзло и не бегало в носочках по голому полу, как все остальные девочки. Я была не снежинка, а снежная принцесса! Причем, так себя и ощущала. Взрослые дома встречали Новый год. Дети надевали карнавальные костюмы, нас фотографировали. Мы играли, устраивали беготню и гвалт, пока нас не отправляли спать. Снимки отправляли бабушкам. Бабушки их хранили. На одном  - на фоне роскошной елки, на стуле, вцепившись в деревянную спинку стоит Вовчик. Ему уже восемь месяцев. Я рядом, поддерживаю своего маленького братика. На другой фотографии мы вдвоем с Валерой Михайловым смеемся в обнимку. Взрослые научили меня положить руку ему на плечи, а он обнимает меня за талию. Фотография постановочная. Мы немного стесняемся, держась за руки. И смех слегка нервный, хоть на фото получилось вполне естественно. Валерка в новой белой матроске с красивым темно синим воротником, двойным галстучком и манжетами, обшитыми по краю в три ряда белой тесьмой. В длинных взрослых брюках и новых ботинках. Мы с ним примерно одного возраста и роста. Такие снимки мама отправила бабе Лиде и Жанне в Верховцево.