Органический антисоветизм, который Лев Ильич не умел скрывать, а кроме того, его искренняя дружба с некоторыми евреями из той части лагеря, где он находился, все больше ставили его в двусмысленное положение по отношению к Третьему Отделу, на который он продолжал работать. В апреле 1951 года меня перевели в другой лагерь, и о дальнейшей судьбе Льва Ильича Инжира я знаю только понаслышке.
В это время в лагерях принимались крутые меры в связи с подготовкой к третьей мировой войне. Руководство МГБ настаивало на ликвидации опасных и нежелательных элементов; от Инжира требовали информации о все большем и большем числе заключенных. В то же время и сам он стал объектом новых преследований. Срок его истекал в 1953 году, но шансов на освобождение было мало: он слишком много знал. Не исключено также, что он стал жертвой межведомственной вражды между МВД и МГБ; каждое из этих министерств руководило независимой сетью тайных агентов, было заинтересовано в слежке Друг за другом и старалось превзойти соперника по количеству арестов. Как бы то ни было, в период новой волны внутрилагерных арестов, новых «следствий» и процессов, сопровождавшихся широким строительством новых изоляторов, Лев Ильич был арестован и дело его связали с делом «бывших троцкистов». Его обвиняли во враждебности к советскому строю, в попытках создать подпольный троцкистский пропагандистский центр и так далее... В лагере было арестовано около двенадцати человек, но судили только троих. Кроме основных обвинений, двух участников процесса обвиняли еще и в симпатиях к государству Израиль, а Льва Ильича — в том, что он знал и скрыл это от Третьего Отдела. Следователи добивались «признаний» того, что они пытались создать в лагере подпольную сионистскую группу, но из этого ничего не вышло, так как Инжир наотрез отказался от всякого сотрудничества с «органами» в этом вопросе, категорически заявив, что ничего об этом не слышал и не знает. В конце концов, следователи отказались от организации такого процесса, хотя в других лагерях их коллеги были намного настойчивее.
Одним из излюбленных приемов следователей было распространение слухов о смерти Бен-Гуриона для того, чтобы затем следить за реакцией на это заключенных-евреев. К тем, кто обнаруживал малейшую тенденцию к «еврейскому национализму», применялись соответствующие меры.
В тех случаях, когда единственной целью «пересмотра» или создания новых дел являлось дальнейшее пребывание человека в лагерях, физические методы воздействия обычно не применялись. Другое дело, когда подозрения бывали «более серьезными». Например, если заключенный подозревался в связях с внешним миром или в попытке распространять информацию о положении в лагерях. Тогда не церемонились: иногда человека забивали чуть не насмерть, помещали зимой в нетопленные карцеры и истязали разными другими методами. Но условия подследственных даже без физических методов воздействия тоже были пыткой, в особенности для людей, таких как Лев Ильич, с сильно подорванным здоровьем.
Суд над ним происходил в Тайшете. Показания против него давал, главным образом, заключенный К., из Киева, арестованный в 1943 году и осужденный на десять лет. Инжир не отрицал, что по некоторым вопросам расходился с официальной советской точкой зрения.
Георгий, которого судили на том же процессе, отчасти на основании показаний Льва Ильича, держался с достоинством, не нападая на Льва Ильича. Зато Инжир рассказал о случае с «очной ставкой» в Тайшете в 1950 году и доказывал в связи с этим, что троцкисты ненавидят его и клевещут на него. Суд отнесся к Инжиру особо сурово: ему дали 10 лет, тогда как Георгию — всего 5. Приговор этот был для Льва Ильича тяжелым ударом. Он потерял всякую надежду встретиться когда-нибудь с женой и детьми.
Заключенных, получавших новые сроки, как правило, переводили в другие лагеря — видимо, во избежание распространения слухов о тех, кто в этом лагере «помогал органам».
Позднее мне удалось выяснить, что Лев Ильич скончался в Тайшетской лагерной больнице в 1954 году.
Свободное копирование
