Придворное кощунство (о Демьяне Бедном) - 2

* * *

Осенью 1925 года вышла в свет моя книга: «О чем шепчет деревня». В одной из глав рассказывалось о том, как мой дальний родственник, семидесятилетний Митрий Алферов, начитавшись стихов Демьяна Бедного, стал безбожником. Это причиняло много страданий его замужней дочери. Старика перестали сажать за стол:

— Водишь дружбу с нечистой силой, пускай она тебя и потчует!

Рассказ заинтересовал кремлевского барда и он решил повидаться со мной. Как-то из Кремля позвонили в редакцию журнала «Красная новь» и попросили передать Родиону Акульшину, что его хочет видеть Демьян Бедный. (Березовым я стал в декабре 1941 года, после осво-вождения из немецкого лагеря военнопленных). Через несколько минут после этого звонка я зашел в редакцию, где встретил много друзей по литературной группе «Перевал». Многие бросились поздравлять меня:

— Только сейчас тебе звонил Демьян Бедный.

— Пойдешь в гору!

— Приглашение Демьяна Бедного не фунт изюму!

Отозвав в сторону вождя перевальцев — Николая Николаевича Зарудина, я тихо спросил:

— Удобно ли мне, овощу с крестьянского огорода общаться с прославленным официальной критикой бардом, репутация которого, как человека, не безупречна? Как будут смотреть на меня писатели и собратья по литературной группе?

— Вот что, Родион, — сказал Зарудин, — поступай в таких случаях, как поступал Густав Флобер. Когда его осуждали за некоторые знакомства, он отвечал: «Я писатель, мне нужно изучать жизнь во всех её проявлениях. Я подхожу к людям, как к скелетам ихтиозавров и мастодонтов».

Когда я в тот же вечер вошел в кремлевскую квартиру поэта, он удивился:

— Крестьянин, а в роговых очках? Нехорошо, батенька! Вы так же смахиваете на крестьянина, как я на балерину!

Поэт принял меня в большой комнате, заставленной книжными полками. Книги лежали и на столе.

— Вот видите — сегодня за эти три книги заплатил 700 рублей.

— Сколько же у вас денег, если за три небольших книженки вы можете отвалить семьсот?

— Это мне нравится, — засмеялся поэт, — как будто и наивно, но в то же время и язвительно.

Я смутился.

— Не краснейте, будьте самим собой. Расскажите о старике-безбожнике. Выдумка это или правда?

— Стопроцентная правда.

— Давайте пошлем ему 50 рублей. Вот.

Он протянул мне пять белых, новеньких, жестких червонцев.

— Пошлите завтра.

Несмотря на то, что я не был похож на крестьянина, Демьян Бедный почувствовал ко мне симпатию. Он разговаривал со мной часа два. Дал совет: не быть брезгливым, писать любые вещи, на любые темы.

— Знаете ли вы, что я в молодости писал рекламные стихи для табачных фирм?

— Первый раз слышу об этом. А теперь вам не предлагают такую работу?

— Попали в точку: предлагают, но я не хочу дешево продавать свое имя. Мои условия: тысяча рублей за строку.

— Это значительно выше, чем гонорар Маяковскому за рекламные двустишия.

— Разумеется, но ведь и резонанс имени Демьяна Бедного значительно звучнее, чем Владимира Маяковского.

— С какой фирмой вы ведете переговоры?

— С «Моссельпромом».

— Принимают ваши условия?

— Жмутся, сволочи.

Вернулась домой жена Демьяна Бедного — Вера Руфовна, маленькая, толстенькая брюнетка. Она только что была у Молотовых.

— Полина Михайловна в отчаянии от нового циркуляра по партийной линии!

Я спросил об этом циркуляре.

— Кошмар, — развела руками Вера Руфовна, — партийцам разрешается зарабатывать не выше партмаксимума. Этак, пожалуй, и до тебя доберутся, Ефим.

— Пусть попробуют, тогда я не напишу им ни строчки!

— Молотовы, бедняги, вынуждены отказать учительнице английского языка, —- волновалась Вера Руфовна,

— и кто это выдумал какой-то дурацкий партмаксимум?

Поэт спросил, как я живу?

— Не важно. Я ведь не один: у меня много родственников.

— Гоните всех в шею. А плохого никогда не бойтесь: плохое, как правило, всегда бывает перед хорошим. Вот вам иллюстрация из нашей жизни. Затеяли мы строить дачу в Финляндии. Поставили сруб. На продолжение строительства денег ни копейки. Вернее, осталась буквально одна копейка. Что делать? Никаких получек не предвиделось. Жена заняла полсотню и пошла попробовать счастья в рулетке. Профукалась, конечно, спустила всё, что можно: серьги, кольца, браслет. Пришла домой помешанной: «Покончу самоубийством!» На другой день иду на поиски денег. Тщетно, никто не одолжил ни рубля. Возвращаюсь домой, догоняю почтальона.

— Будьте добры получить пятьсот рублей.

Вхожу в дом с деньгами. Жена держит в руках стакан с ядом, а может быть разыгрывает самоубийцу.

— Верка, — кричу, — не дури! Денег полны карманы !

С тех пор берегу эту копеечку, как талисман.

— Хочу поступить на портняжные или сапожные курсы, — сказал я, — без литературы люди могут обходиться, а разутымы и раздетыми не ходят никогда: портной и сапожник всегда с деньгами.

— Жаль, что вы беспартийный: взял бы вас к себе личным секретарем. Это было бы куда лучше ваших курсов. Может быть вступите в партию? Я бы поручился за вас.

— Только для того, чтобы стать вашим секретарем?

— Только? Да знаете ли вы, что об этом мечтают десятки писателей?

— Неужели среди них нет достойных?

— В том то и дело, что все не по душе.

На прощанье поэт еще раз посоветовал не брезгать никаким трудом:

— Уборные придется чистить, не кривитесь: всякий труд обогащает писательский опыт.

Прежде чем уйти, я спросил:

— Можно ли в наше время давать в очерках стопроцентную правду о советском быте?

— Не можно, а должно! Без всякой пощады бичуйте бюрократов, взяточников, подхалимов, чванливых дураков с партийным билетом, идиотов всех мастей, отравляющих воздух нашей жизни.

В кремлевской квартире поэта побывать еще раз не пришлось. Расписку на 50 рублей послал ему по почте. Но на даче в Мамонтовке летом 1926 года был несколько раз. Однажды я приехал в гости без головного убора.

— Это еще что за стрекулист? Вот вам фуражка, в которой я получал орден боевого красного знамени. Будете со временем знаменитым, как и я, если сохраните фуражку.

Увы, подарка Демьяна Бедного я не сохранил.

В один из моих приездов поэт прочитал мне письмо Максима Горького, в котором было лестное упоминание обо мне, как о «подающем надежды».

Осенью в Москву приехал американец, говоривший по-русски, мистер Мессер, по концессионным делам. Через педагога и архитектора Александра Иустиновича Зеленко, несколько лет прожившего в Америке, я познакомился с богатым американцем. Послушав мою декламацию, он стал усиленно звать меня в Америку, обещая похлопотать о визе, но мне было грустно представить, что я уеду в чужую страну, а родные останутся без меня.

Американец любил ходить в Большой и Художественный театры и всегда приглашал меня. Места наши всегда были во втором ряду партера. К несчастью, всякий раз я видел в театре, в литерной ложе бенуара Демьяна Бедного. Однажды, когда я приехал в Мамонтовку, поэт спросил:

— Почему это вы с некоторых пор неразлучны с иностранцем? Смотрите, батенька, не сносить вам головы!

Как-то я ехал до Мамонтовки вместе с поэтом. Когда мы вышли из вагона и направились, к его даче, нас перегнала молодая интересная дама с девочкой лет пяти.

— Родион, давай её заманим в лес и там пошуруем, — громко предложил поэт.

Я видел, как краснела шея дамы, представлял её возмущение, но повернуться и крикнуть «хам» она не смела: в то время одного слова Демьяна Бедного было достаточно, чтобы человека посадили в тюрьму или отправили в ссылку.

Оглянувшись назад, я увидел писателя Войтоловского, автора книги: «По следам войны».

— К вам гость, — Сказал Я.

Мы остановились. Дама, шедшая впереди, побежала рысью по тропке вдоль железнодорожного полотна. Когда подошел Войтоловский, поэт пожаловался:

— Какой лакомый кусочек я упустил из-за Родиона!

Он указал на женщину, которая была уже далеко.

— Всё шутите, Алексей Ефимович, а я к вам с большой новостью.

Он достал из портфеля двойной лист бумаги, на котором было что-то напечатано машинкой.

— Читали?

— О, конечно.

— Все говорят, что это посмертные стихи Сергея Есенина.

— Чепуха! Я уже знаю имя автора и нажал на соответствующие кнопки, чтобы как следует взгреть подлеца.

Меня одолевало любопытство — поскорее узнать, о чем идет речь.

— На, на, читай, вижу по глазам, что не терпится,

— прохрипел поэт, протягивая мне привезенный Войтоловским лист бумаги.

И я прочел: «ПОСЛАНИЕ ДЕМЬЯНУ БЕДНОМУ».

Я часто думаю, за что Его казнили,

За что Он жертвовал Своею головой?

За то ль, что враг суббот, Он против всякой гнили

Отважно поднял голос Свой?

За то ли, что в стране проконсула Пилата,

Где культом кесаря полны и свет и тень,

Он с кучкой рыбаков, из бедных деревень,

За кесарем признал лишь силу злата?

За то ль, что не щадя в земном пути Себя,

Он к горю каждого был милосерд и чуток,

И всех благословлял, мучительно любя,

И маленьких детей и грязных проституток?

Не знаю я, Демьян, в «евангельи» твоем

Я не нашел правдивого ответа.

В нем много бойких слов, ах, как их много в нем,

Но слова нет, достойного поэта.

Я не из тех, кто признает попов,

Кто безотчетно верит в Бога,

Кто лоб свой расшибить готов,

Молясь у каждого церковного порога.

Я не люблю религии раба,

Покорного от века и до века,

И вера у меня в чудесное слаба,

Я верю в знание и силу человека.

Я знаю, что, стремясь по нужному пути,

Здесь, на земле, не расставаясь с телом,

Не мы, так кто-нибудь ведь должен же дойти

Воистину к Божественным пределам.

И всё-таки когда я в «Правде» прочитал

Неправду о Христе блудливого Демьяна,

Мне стыдно стало так, как будто я попал

В блевотину, изверженную спьяна.

Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос —

Далекий миф, мы это понимаем,

Но всё-таки нельзя, как годовалый пес,

На всё и вся захлебываться лаем.

Христос, Сын плотника, когда-то был казнен,

Пусть это миф, но все ж, когда прохожий

Спросил Его: «Кто Ты?» ему ответил Он:

«Сын человеческий», а не сказал: «Сын Божий».

Ты испытал, Демьян, всего один арест,

Но всё ж скулишь: «Ах, крест мне выпал лютый...»

А что, когда б тебе голгофский дали крест

И чашу с горькою цикутой?

Хватило б у тебя величья до конца

В последний час Его примером тоже,

Благословлять весь мир под тернием венца

И о бессмертии учить на смертном ложе?

Нет, ты Демьян, Христа не оскорбил,

Ты не задел Его своим пером ни мало.

Разбойник был, Иуда был,

Тебя лишь только не хватало.

Ты сгусток крови у креста

Копнул ноздрей, как толстый боров,

Ты только хрюкнул на Христа,

Ефим Лакеевич Придворов.

Но ты свершил двойной тяжелый грех:

Своим дешевым балаганным вздором

Ты оскорбил поэтов вольный цех

И малый свой талант покрыл большим позором.

Ведь там, за рубежом, прочтя твои стихи,

Небось, злорадствуют российские кликуши:

«Еще тарелочку Демьяновой ухи,

Соседушка, мой свет, пожалуйста покушай».

А русский мужичок, читая «Бедноту»

Где «образцовый» стих печатался дуплетом,

Еще отчаянней потянется к Христу,

И коммунистам «мат» пошлет при этом.

— Если не секрет, кто автор этих стихов? — поинтересовался Войтоловский.

— Тридцатипятилетний советский служащий из Центросоюза Горбачев.

— А ведь недаром стихи приписываются Есенину: стиль удивительно напоминает «Русь советскую».

— Автор таким способом надеялся скрыть свое лицо но это ему не удалось.

Привожу этот разговор, чтобы развеять легенду, которой уже много лет. Вне литературных кругов Советского Союза, в Европе и в Америке очень многие русские уверены, что стихотворный памфлет против Демьяна Бедного написан Есениным.

Летом 1925 года я часто встречался с Сергеем Есениным на квартире друга Василия Наседкина. Туда же забегали Клычков, Орешин, Радимов. Это была дружная крестьянская группа поэтов. Говорили мы о литературе, искусстве, делились новыми стихами, иронизировали по адресу придворного борзописца. Если бы послание Демьяну Бедному было написано Есениным, то неужели он удержался бы прочесть его в кругу друзей? Читать новые стихи он очень любил, его не нужно было просить, он сам предлагал:

— Ребята, хотите — прочту кое-что новенькое?

А раз молчал об этом послании, значит, его не было у него.

Памфлет появился в списках в первой половине 1926 года. Когда стали поговаривать, что он принадлежит перу Есенина, родная сестра поэта Екатерина поместила в газете письмо, в котором со всей категоричностью отрицала причастность брата к памфлету. Все рукописи покойного хранились в сейфе, ключ от которого был у Екатерины Александровны. Она знала каждую его строчку.