* * *
Орешин, Клычков и Наседкин принимали меры, чтобы знаменитый поэт скорее получил комнату. Но Моссовет не беспокоила неустроенность человека: жилой площади для него в Москве не находилось. Наседкин, с радостью приютивший Есенина, под конец стал тяготиться его присутствием, ему надоело спать на жестком полу. Постель Есенина была не лучше: выскакивающие пружины дивана мучили тело.
В течение трех недель я каждый день заходил к Наседкину и почти каждый раз встречал там Есенина. В трезвом виде он был подавленным, молчаливым, застенчивым. Это был совсем не тот человек, с которым я впервые встретился в «Стойле Пегаса». Он чувствовал себя неприкаянным в жизни.
Как-то я попросил у него с надписью книжечку стихов в издании «Огонька». Он сказал:
— Этот пустяк не стоит и надписывать. Вот скоро в Госиздате выйдут два больших тома моих стихов. С радостью преподнесу вам за ваши песни.
Сахаров был в дружеских отношениях с Софьей Андреевной Толстой, которая жила с матерью в хорошей квартире из четырех комнат. У них была «охранная грамота» от наркома А. Луначарского, чтобы никто не посмел их «уплотнить». Сахаров уговаривал Есенина жениться на внучке Льва Толстого, разжигая его честолюбие:
— Это похлеще Айседоры Дункан! Это увеличит твою славу, как родственника Толстых!
* * *
В темном номере Наседкина, ради Сергея Есенина, собрались — Пимен Карпов, Сергей Клычков, Петр Орешин. Я был среди поэтов. Немного позже пришла сестра Катя — худенькая блондинка, чуть ниже среднего роста. За ней ухаживал Наседкин, собираясь жениться.
Песню о «Соловушке» уже распевали во всех вузах. Любили ее и в литературных кругах. В списках она распространилась по Москве раньше опубликования в журнале «Красная Новь». Особенно она пришлась по душе Клычкову.
Когда к Наседкину собирались гости, хозяин всегда посылал коридорную прислугу за водкой. Не обошлось без водки и в этот раз. Закусывали краковской колбасой с белым хлебом. Для любителей на столе оказались три луковицы. Стол был без скатерти. Все выглядело очень убого. После первых рюмок потянуло на песню. Я в таких сборищах всегда выступал запевалой, а Наседкин подхватывал мой запев. Он подошел ко мне и шепнул: «Начинай».
Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке...
Эти строки были призывом к остальным. Все пели с чувством надрывную мелодию, напоминавшую что-то цыганское тоской и отчаянием. Выделялся, как рыдание скрипки, голос Кати. Сам Есенин не пел. Он сидел на одном из трех стульев, подперев лоб правой ладонью. Глаза его были полны грусти.
Цвела забубенная, росла ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая.
Мы хотели петь дальше, но нас перебил звонкоголосый Петр Орешин:
Думы мои, думы! Боль в висках и темени,
Промотал я молодость без поры, без времени.
Как случилось, сталось, сам не понимаю,
Ночью жесткую подушку к сердцу прижимаю.
Грусть захватывала всех. Каждое сердце билось в тоске, предчувствуя что-то страшное, роковое, неизбежное. Следующую строфу мы не дали запевать Орешину, сделав ему знак: приложили палец к губам:
Лейся песня звонкая, вылей трель унылую,
В темноте мне кажется: обнимаю милую,
За окном гармоника и сиянье месяца,
Только знаю: милая никогда не встретится.
- Встретится! — крикнул Клычков, — если не на земле, то на том свете!
Ко мне и к Наседкину подошла Катя. Мы обняли ее с двух сторон и она запела следующие слова, которые были подхвачены всеми:
Эх, любовь-калинушка, кровь — заря вишневая,
Как гитара старая и как песня новая,
С теми же улыбками, радостью и муками,
Что певалось дедами, то поется внуками.
На ресницах Есенина дрожали слезы. Он поднялся со стула и запел, обводя взглядом всю компанию. Его голос звучал трогательно, искренне, молодо:
Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха,
Все равно любимая отцветет черемухой.
Я отцвел не знаю где, в пьянстве что ли, в славе ли,
В молодости нравился, а теперь оставили.
Последней строфы допеть не удалось. Есенин со слезами на глазах обратился ко всем:
— Друзья, почему я такой несчастный?
Сергей Клычков положил ему руки на плечи и сказал:
— А есть ли на всем земном шаре хоть один счастливый песнотворец? Такова доля всех нас. Тебя любит весь народ! Любовь взамен счастья — разве это плохо?
Катя подошла к брату и удивила всех не ласковыми словами:
— Не раскисай, Сергей!
Я вспомнил недавнюю ссору поэта с сестрой в моем присутствии:
— Выходи скорее за Наседкина и снимайся с моего бюджета!
— Присядь, Сережа, — попросил поэта Сахаров, — все твои несчастья разлетятся, как пух, если ты последуешь моему совету.
— Знаю, о чем ты думаешь, друг. Чтоб тебя послушать, надо, чтобы в сердце затеплилась хотя бы двухкопеечная свечка.
— Затеплится и полтинная, если дашь согласие.
— Тут, кажется, начинается сватовство? Давайте его отложим, а сейчас допьем начатую бутылку! — крикнул Орешин.
Есенин пить больше не хотел, а другие пили и пели. Хорошо прозвучала хором песня, начинающаяся словами:
Зеленая прическа,
Девическая грудь,
О, стройная березка,
Что загляделась в пруд?
Вспомнили и раннее стихотворение Есенина:
По селу тропинкой кривенькой,
В летний вечер голубой,
Рекрута ходили с ливенкой
Разухабистой толпой.
Разошлись в грустном настроении, несмотря на то, что бутылка была опустошена.
Свободное копирование
