VIII.
Зиму эту мы провели очень скромно, в кругу друзей и некоторых литераторов. Раз в неделю продолжали принимать. В положенный день обедали у нас самые интимные, а вечером собирались многие. В начале поста у вас был обед замечательный в том отношении, что на нем присутствовали литераторы всех партий. Так как муж мой сам не принадлежал ни к какой партии, то и мог соединять людей разных цветов. На этом обеде между прочими был Греч, которого я не звала прежде. Он очень зло и метко острил насчет Воейкова, разговаривая с ним же самим. Злой старикашка отражал удары довольно слабо и небрежно.
На этом обеде я увидела также в первый раз нового поэта, Жуковского 2-го, явившегося под псевдонимом Бернета. Его четыре стихотворение напечатанные в Библиотеке для Чтения многим понравились и сделали ему литературное имя. Он написал еще Граф Меца, нечто фантастическое, внушенное Фаустом. Сам оно имел довольно поэтическую наружность, опущенные глаза, золотые очки, скромные приемы, тихий голос, но со мной он ни слова не сказал.
В начале поста Кукольник читал у нас новое свое произведение Смерть Петра. На чтении этом было много литераторов, но из аристократической партии только Плетнев. Чтение началось в 10 часов. О Смерти Петра много говорили. Ожидание услышать, что-нибудь необыкновенное не оправдалось, как это часто случается. Слышалось много громких слов, предназначавшихся для того, чтобы трогать, но не достигавших своей цели потому, что в них не было теплоты, а чувствовалась искусственность. Хорошо были переданы только впечатление и чувствование Русских при смерти Петра. У Кукольника было много мыслей, начитанности, но в нем чего-то не доставало. Ему вредили чрезмерное самолюбие и самонадеянность. В его пламенной любви к искусствам было, что-то поэтичное, но его скрытность и хитрость были антипоэтичны. Он был оригинально любезен; не многих людей я слушала с таким удовольствием как его, всегда узнавала от него, что-нибудь новое, особенно из области искусств, но нельзя было безусловно наслаждаться его беседой потому, что в ней было, что-то надутое. После чтение пошли ужинать, что продолжалось очень долго; разговоры не умолкали. Воейков был опять предметом подшучиванья, на этот раз со стороны Кукольника.
Юр. Ник. Бартенев, в доме которого я познакомилась с моим мужем, приехал на житье в Петербург, и по случаю этого мы давали обед, на котором, кроме наших друзей и обыкновенных посетителей, был еще Карл Брюллов. Последний день Помпеи приводил меня в восторг, и мне приятно было познакомиться с его творцом. Маленький, полненький, с добродушным смеющимся лицом, Брюллов походил более на беззаботного помещика нежели на великого художника; но когда говорил, особенно про искусство, сейчас заметно было, что в нем горит священный огонь.
Около этого времени был нам представлен Соколовский, которого называли нашим Сильвио Пелико. Соколовский имел неосторожность сочинить песню нецензурного содержание, и в разгульном обществе в Москве пел ее пред бюстом императора. На него донесли, и он двухлетним заключением поплатился за свой поступок. Соколовский содержался в Динабургской крепости, в крошечной комнатке, никого не видел, даже не имел позволение выходить на воздух. К счастью, предшественник его в этой конуре был какой-то ученый, неутомимо занимавшийся, но так обрадовавшийся, когда его освободили, что убежал опрометью и оставил в тюрьме все свои книги. Почему этих книг не прибрали и оставили их в распоряжении нового узника — неизвестно. Вероятно, по презрению к такому негодному товару. Книги были все ученые, латинские и еврейские. Соколовский всегда отличался религиозным настроением, и в случайности предоставившей ему эти книги видел перст Провидение. По ним изучил он еврейский язык. Проникнутый религиозным чувством, отдаленный это всего житейского, вдохновенный высокою мыслью, он написал поэму Альма, исполненную религиозного восторга. Он прочел нам первую часть свой поэмы, где душа (Альма) жаждет Искупителя. В том, что мы слышали было много трогательных чувств и утешительных истин. Соколовский был беден; ему не на, что было даже купить лекарства. Мне приятно было, что муж мой с радостью поделился с ним половиной денег которые мы имели в ту минуту и сделал это так деликатно, что мысль о полученном вспоможении не могла тяготить поэта.
В конце мая у нас был семейный праздник, на котором собралось многочисленное общество; из литераторов были: неизменный Крылов, князь Вяземский и немецкий литератор барон Зебах, саксонский chargé d'affaires в Петербурге, человек чрезвычайно симпатичный; он любил русскую литературу, научился писать и говорить по-русски, что делал con amore. В последствии он женился на графине Нессельроде и был кажется посланником в Париже.
Свободное копирование
