Без вести пропавшие - 71

 * * *

 Наконец, муки мои закончились, и меня распределили в терапевтическое отделение 59-ой больницы на Селезневке, где приходилось постоянно быть рядом со смертью. Для юного существа это почти невыносимо. К тому же я была крайне брезглива.

Поработав в больнице около месяца, я ушла. Я уже писала о том, что выручила меня тетя Симуша. Разделавшись с трудовой книжкой, я устроилась операционной сестрой в 5-ую Советскую больницу. Больной на операционном столе вызывал у меня совсем другие чувства, чем пациенты терапевтического отделения. Больной на операционном столе был для меня чем-то вроде живого муляжа, нуждающегося в неотложной помощи. Он был безлик, как муляж, закрыт простынями и не вызывал эмоций. Я понимала: его нужно спасти, и с искренним увлечением помогала тем, кто спасал его. Это серьезное и ответственное дело казалось мне тем более увлекательным, что от меня тоже что-то зависело. Операционная представлялась мне идеальным сообществом, подчиненным одной цели. Ни одна посторонняя мысль не посещала головы, склоненные над столом. Здесь не было ни вражды, ни дружбы – ничего, кроме четко распределенных ролей. Возглавляла это сообщество старшая операционная сестра Людмила Васильевна Загоройчук. В ней странно сочетались строгость, властность, мужественность и доброта, умение сострадать. Высокая, полная, с большой высокой грудью, с черными, широко расставленными глазами, с бровями вразлет, с прямым, чуть коротким носом и твердым изгибом губ, она, как хозяйка операционной, была наделена большими полномочиями. Ей не смел возражать никто, ни один профессор. Когда она чувствовала, что дело идет к спору, брови ее изгибались дугой, а лоб пересекала поперечная морщина – знаки закипающего гнева.

 Людмила Васильевна прошла всю Вторую мировую войну. Ее муж, то ли полковник, то ли генерал, бросил Людмилу Васильевну, потому что она не могла иметь детей. Людмила Васильевна не осуждала его. Очень гордая, она никогда не говорила об этом. Но Людмила Васильевна не сломалась. Операционная составляла смысл ее жизни. Хирурги и мы, молоденькие сестры, были ее детьми. Она учила нас не только медицинским премудростям, но и жизни, вернее, умению выживать, оставаясь при этом людьми. В конце 50-х – начале 60-х годов война была еще у всех на памяти. Мы часто говорили об этом с Людмилой Васильевной. Единственным источником моих с ней раздоров был Сталин. Она не могла примириться с тем, что люди, бросавшиеся в бой со словами “За Родину, за Сталина!”, гибли с именем чудовища на устах. Принять это было для нее равносильно нравственной смерти. Я относилась к ней с глубоким уважением и мирилась с этим, понимая, что жестоко переубеждать ее. Людмила Васильевна была личностью в самом точном смысле слова, а это встречается редко. Уже поступив в университет, я заходила к ней, в ее владения.