* * *
1954 год был переломным для наших отношений с Татой. Она стала для меня всем: семьей, подругой, духовным пастырем, нравственным ориентиром.
У нас дома, на Новослободской, не было телефона, и я, томимая неодолимой потребностью чаще общаться с Татой, тайком бегала звонить ей из автоматов. Кроме того, мы тайно встречались, всегда опасаясь, что кто-то из окружения мамы или Абрама Наумовича заметит нас. После того, как мама однажды неосторожно и бестактно призналась мне, что не любила моего отца (это было сказано мимоходом, поэтому прозвучало особенно оскорбительно), меня уже не мучила совесть, что я, установив личные отношения с Татой, предаю маму. В моем “бессознательном” возникло странное, бесформенное, но стойкое ощущение, что мама имеет отношение к гибели отца. Как все, связанное с нашими зыбкими ощущениями, это трудно объяснить, но я стала относиться к маме настороженно, у меня зародилась мысль, что от меня что-то скрывают. Мое детское обожание мамы постепенно угасало. Как всех детей, имеющих только одного из родителей, меня преследовал вечный страх потерять маму. На мою беду, она имела обыкновение опаздывать, а так как позвонить и предупредить меня не могла, я не находила места от страха. Охваченная ужасом возможной утраты, я подбегала к шкафу, где висели мамины вещи, и нюхала их, с отчаянием думая: “Запах – это все, что осталось от нее”.
Мысль, что мама причастна к смерти отца, или что-то знает об этом, никогда не проявлялась у меня на сознательном уровне, но гнездилась в глубине моей души. Об этом свидетельствовали сны – отражения высшей реальности. В них я постоянно приближалась к разгадке этой тайны, но останавливалась у ее порога, так ничего и не узнав. Эти сны, различные по эмоциональной интенсивности, продолжались до 25 ноября 1985 года, после чего прекратились. В ту ночь я увидела сон, так похожий на явь, что граница между реальным и ирреальным исчезла. Мне снилось, будто я нахожусь в подвале какого-то дома. На лавках, в прокуренной комнате, окутанные сизым дымом, собрались люди, объединенные какой-то общей задачей или идеей. Разговор шел о моем отце и, как обычно бывало в моих снах, все сводилось к тому, что только моя мать знает правду. И вдруг чей-то незнакомый глухой голос продекламировал три строки:
И ждать, и плакать столько лет…
Мы пережили все разлуки,
Которым и названья нет.
В этот миг я проснулась. Впечатление от сна было столь глубоким, что я кинулась к письменному столу и, не включая лампу, записала сон. Странность этого сна, помимо всего прочего, состоит в том, что я никогда в жизни не писала стихов. Я спрашивала всех моих знакомых, хорошо знающих поэзию, не слышали ли они когда-нибудь этого трехстишия, в котором явно пропущена одна строка. До сих пор не знаю, откуда оно взялось. Но ведь почему-то приходят к нам эти мысли-сны и бередят нашу душу. Кто ответит на этот вопрос?
Свободное копирование
