* * *
Самым ужасным для меня был канун Нового года, когда я понуро несла домой свой дневник, пестрящий двойками. Я знала, что в наказание мама оставит меня дома с тетей Ксеней и пойдет встречать праздник с Абрамом Наумовичем. Я умоляла ее не делать этого, потому что придавала этому празднику особое значение, он вселял в меня несбыточные надежды, но мама и отчим были неумолимы. “Высшая справедливость” требовала, чтобы я была наказана. Как ни странно, тогда я считала, что мама права. Теперь понимаю, что милосердие выше справедливости.
У нас всегда была елка. Кажется, ставили ее на туалетный столик тети Ксени. Благодаря елке, я чувствовала, что и мне перепала частица праздника, но на душе все равно был горький осадок. Мы с тетей Ксеней не садились за стол - праздновать Новый год вдвоем не хотелось. И вот однажды, вскоре после ухода мамы, свершилось чудо. Раздался звонок в дверь, кто-то из соседей открыл ее, а вслед за тем распахнулась наша дверь и в комнату вошли дядя Боря и тетя Феня, нагруженные сумками со сладостями и подарками. На стол тут же постелили скатерть, поставили угощение, и начался пир.
Я с восхищением и бесконечной благодарностью вспоминаю этих благородных, добрых и чутких людей. Они могли встретить праздник в своем кругу, с близкими друзьями, в привычной для них артистической среде, но отправились в морозную ночь к больной сестре и внучатной племяннице, чтобы скрасить им существование. Сколько раз повторялось это чудо, не помню, но оно никогда не приедалось и не теряло своих “волшебных” свойств.
В школе я вскоре обзавелась подружками. Меня тянуло к сиротам и к детям из неполных семей, в которых в ту пору не было недостатка. Я не любила учиться, но ходила в школу “дружить”. Мои подружки и я вели себя плохо и, ничего не делая сами, мешали другим. Часто я проводила уроки за дверью, еще чаще меня отправляли к директору, строгой, суховатой, но справедливой женщине, которая неоднократно проводила со мной беседы, а иногда вызывала на педсоветы, где меня “прорабатывали” при учителях. Но самым постыдным наказанием было то, когда меня приводили в чужой класс и ставили в угол, после чего дети из этого класса всегда показывали на меня пальцами. Это было нестерпимым унижением.
В целом же учителя у нас были хорошие. Одни из них вернулись с войны, другие, как ни странно, уцелели, хотя явно “имели в анамнезе” дворянское происхождение. В отличие от нынешних учителей, все они были грамотны и знали свои предметы. Беда в том, что самая основа преподавания никогда не менялась. Не берусь судить о точных науках, но преподавание гуманитарных предметов должно давать возможность альтернативного подхода к художественному произведению или историческому событию. Не знаю, придерживались ли этого метода в царских гимназиях, но в советских школах такого понятия, как альтернатива не было. На все существовала одна точка зрения, и нам, ученикам, приходилось воспринимать ее как истину в последней инстанции.
Отчасти примирила меня со школой молодая учительница географии, Анастасия Васильевна Митюрева. Придя к нам преподавать, когда я училась в седьмом классе, она не поленилась вникнуть в мою семейную ситуацию, побывала у нас дома, поговорила с моей мамой, а потом отправилась к Подольским, чтобы выяснить все до конца. Анастасия Васильевна отнеслась ко мне с чисто родительской нежностью, и, возможно, только благодаря ей, я закончила школу. Анастасии Васильевны уже нет на свете. Лет десять назад я узнала ее телефон, и мне очень хотелось повидать ее, но что-то останавливало меня. Я не была уверена, что такая встреча нужна ей, не знала, узнаем ли мы друг друга “в мире новом”. Теперь я опоздала. И Анастасия Васильевна осталась для меня одной из без вести пропавших.
Свободное копирование
