* * *
Обладая уникальной памятью, Тата знакомила меня с лучшими произведениями мировой литературы. В ее пересказе я узнала в раннем детстве Гоголя, Пушкина, Толстого, Сервантеса и Гофмана, Прево и Бедье, Диккенса и Вальтера Скотта, Теккерея и Марка Твена. Мы, дети, чувствовали, что Тате так же интересно с нами, как и нам с ней. Я устроена иначе, поэтому до сих пор не разгадала этого феномена. В каждом ребенке Тата видела личность, и ее отношение к детям было таким же избирательным, как и к взрослым. Выросшие дети Татиных подруг и мои сверстники становились ее друзьями. К ней приходили с исповедями и за советом, всецело полагаясь на ее безукоризненное нравственное чувство и душевную чистоту.
Дедушку и бабушку Подольских в то время я почти не помню, мама и даже бабушка Эра Николаевна отошли на второй план. Тата окутала меня любовью, словно коконом. И все же для меня было важно, что в нашем доме есть мужчина – мой голубоглазый, чистенький, подобранный дедушка Израиль Григорьевич. Меня всегда восхищали его начищенные до блеска ботинки, и я внимательно следила за этим ежедневным ритуалом.
Часто заходил к нам в Мажоров и живший неподалеку брат дедушки, дядя Липа (Леопольд Григорьевич), мягкий, как воск, помешанный на книгах человек “не от мира сего”, с седым пухом на голове. Его лицо выражало детскую наивность, благостность и недоумение перед жизнью. Когда-то он работал в Университетской библиотеке на Моховой, потом, по рекомендации этой библиотеки, стал личным библиотекарем Горького, но инстинктивно держался на расстоянии от этой семьи, хотя там всячески привечали его. Думаю, простодушный дядя Липа не слишком хорошо разбирался в людях (и уж, конечно, никогда никого не осуждал), но интуитивно чувствовал, что в этом доме творятся какие-то грязные и страшные дела. Розалия Семеновна, двоюродная сестра бабушки Саломеи Исааковны, прозвала дядю Липу “Тихой радостью” и попала в яблочко, но дядя Липа отличался еще одним несвоевременным для ХХ века качеством: он был поздним романтиком. На это, помимо характера и уклада жизни дяди Липы, словно оторванного “от земных сует, забот юдольных”, указывало его неудержимое стремление к “горнему” и странный брак с глупой, земной до мозга костей мещанкой, совершенно неспособной понять его. Когда они приходили к нам вместе, и все садились за стол, Лиза, жена дяди Липы, почему-то не прикасалась к еде. Ее начинали упрашивать, в ответ на что, потупив взгляд, она отвечала: “Кушайте сами, не отказывайте себе”. Эту фразу у нас в доме взяли на вооружение и часто со смехом повторяли.
На склоне лет дядю Липу вдруг неудержимо потянуло в Смоленск: его охватили какие-то смутные чувства, возможно, ассоциации или воспоминания. Там он, конечно, не выдержал. Однако обменять Смоленск на Москву было невозможно, и бедный дядя Липа вместе с женой кончил свои дни в Ногинске, заброшенный и одинокий. Его сестра Эсфирь Григорьевна и я проводили дядю Липу в последний путь, но никто уже потом не посещал могилы этого без вести пропавшего и почти святого человека.
Свободное копирование
