* * *
В начале 1944 г. мы вернулись из эвакуации в Москву. К этому времени папины родители и Тата были уже дома. Все в этом доме мне было знакомо, но воспринималось по-новому. Родные, несмотря на отсутствие известий, ждали папу. Все, кроме мамы… В жизни мамы появился ее старый знакомый - психиатр Абрам Наумович Залманзон, с которым она переписывалась во время войны. Залманзон был старше мамы на шестнадцать лет, любил ее, готов был делить с ней “горе и радость” - и ненавидел меня. Позднее мне стало ясно, что с самого начала, почуяв недоброе, возненавидела его я, а он платил мне той же монетой. К этому примешивалась и ревность: я отнимала часть маминого времени, на которое претендовал он. Абрам Наумович был чуть ниже среднего роста, лысый, на его большом носу сидели вечно сползавшие очки, у него была странная походка, какая-то кривоватая и мелкая. Он расставлял ступни в разные стороны, и так как шел всегда быстро, то казалось, что пятки его трутся одна о другую. Наружная сторона его туфель была неизменно стоптана. Во всей его фигуре было что-то нелепое, но в моей жизни он сыграл вовсе не комическую роль.
Абрам Наумович был членом партии с 1914 г., чем очень гордился, и любил Ленина и Сталина беззаветной любовью, в которой было что-то рабское. После разоблачений Хрущева на письменном столе Абрама Наумовича все так же стояли их портреты в круглых рамках. Он не изменил им, потому что изменить им значило для него изменить себе. В юности я смеялась над этим, но, возмужав, научилась уважать отчима за такую неколебимую преданность, при которой “кумир поверженный – все бог”.
В нашей мажоровской коммуналке жила еще одна семья. Глава ее, Александр Николаевич Антонов, был номенклатурным работником. Жена его, Полина Михайловна, очень привлекательная женщина с глазами цвета незабудок, воспитывала дочь Галю, которая была младше меня на полтора года. Александр Николаевич, высокий, крупный и сильный, подбрасывал Галку на руках почти до потолка, а потом ловко подхватывал, что неизменно вызывало у нас телячий восторг. Признаюсь: я завидовала тому, что у Галки есть отец, который проделывает с ней такие забавные штуки, и однажды сказала ей: “Знаешь, а ведь не у всех девочков есть папы”. Мы с Галкой вместе играли, а потом, через много лет наши детские отношения перешли в дружбу, которая сохранилась по сей день. В нашей жизни было всякое: мы отходили друг от друга и не виделись годами, но потом что-то снова сближало нас. И чем дальше, тем теснее. Мы знаем все друг от друге, понимаем друг друга с полуслова, досадуем, что у каждой из нас есть черты нам неприятные. Мы давно уже перешли тот рубеж, о котором Ахматова сказала: “Есть в близости людей заветная черта…” Мы перешли эту “заветную” черту, но это не отдалило нас; мы научились прощать друг другу наши слабости, забывать обиды и, в конце концов, на склоне лет поняли, что стали сестрами. В детстве мы сидели рядышком на горшках в нашей мажоровской кухне, пережили вместе самое трудное в жизни время – юность (“Юность – это возмездие”) и теперь вместе клонимся “к началу своему”. Мы всегда были вместе и, надеюсь, будем вместе до конца. Мы можем вместе молчать, говорить обо всем, но что самое главное – вспоминать.
Свободное копирование
