Без вести пропавшие - 28

 Дедушка и бабушка, видимо, довольно скоро затосковали в Черкесске. Об их плане перебраться к нам папа упомянул в открытке от 13 сентября 1941:

 “Дорогие мои, любимые, не писал вам страшно давно, все был занят. День становится все короче, свободное время приходится на темноту, трудно улучить момент, чтобы писать для себя. Теперь мне будет легче, т.к. я из писарей возвожусь в санинструкторы – работа более живая и интересная. Несколько профессоров нашего института здесь писарями и все считаются очень плохими за медлительность, я, увы, тоже. У нас составился сейчас дружный коллектив из одного только что кончившего нашего студента, одного нашего аспиранта, старичка-аптекаря и меня, это очень облегчает жизнь. Писал Танюше несколько больших писем делового характера, вероятно, вам не пересылали. Что касается вашего переезда к Эрочке, то я не знаю, что советовать, т.к. не представляю условий транспорта. Если поездки по ж.д. не связаны с очень большими трудностями, то поезжайте. Папа, вероятно, даже мог бы там работать по хозчасти. Я писал Танюше, чтобы она переводила часть моей зарплаты вам. Будьте здоровы, пишите почаще”.

 Сохранилась открытка к маме от 14 сентября 1941 г., написанная карандашом, но она почти выцвела, поэтому текст скорее угадывается, чем читается:

 “Дорогая моя, я не писал тебе две недели, а от тебя не имел ничего полтора месяца. Все так неудачно складывается. Сейчас не могу даже указать свой адрес. Пиши пока на Тату, с ней легче связаться, если она в Москве. Как только можно будет возобновить связь, я немедленно тебе напишу. Обстоятельства складываются так, что все не удается с тобой списаться. Бесконечно тревожусь за тебя и за Реночку. Хотелось бы быть с вами вместе. Не знаю, удастся ли это когда-нибудь. Будь здорова, помни меня и расти ребенка. Надеюсь на днях написать тебе что-либо новое. Целую тебя и Реночку”.

 Открытка от 16 сентября 1941 г.:

 “Дорогая Тата! Я послал тебе большое письмо с оказией, рассчитывая, что быстро получу ответ, но вчера мне вернули его не доставленным – ни по одному из телефонов (Анчаровы, Жека, Леля) не дозвонились, я не догадался попросить отправить городскую открытку. Теперь не знаю, получила ли Жека мое большое письмо, посланное тоже посредством оказии. Больше не буду ими пользоваться. Послал тебе на Лелин адрес доверенности на Институт, Академию наук и Соцэгиз. У меня ничего нового. Перешли открытку родителям, не знаю, успею ли, но постараюсь, им написать. Будь здорова, пиши мне почаще, целую тебя нежно. Твой брат. Ради бога, не посылай мне посылок, когда понадобится – попрошу сам, только в письма вкладывай 2-3 лезвия, им на почте разрешают. Целую”*.

 Непреодолимое желание и чувство справедливости побуждают меня привести все открытки отца с фронта. Ведь это все, что от него осталось. Прах его не покоится даже в братской могиле. Он – без вести пропавший в самом прямом и точном смысле слова. Только в 2004 году, поставив на кладбище новую плиту после смерти Таты, я попросила высечь на ней имя отца. Этого очень хотела и Тата, потерявшая надежду на то, что прах ее брата когда-нибудь найдут.

 18 сентября 1941 г. – родителям в Черкесск:

 “Дорогие мама и папа, опять вам долго не писал, да и сам уже долго не получал писем. Очень хотел бы знать, как вы устроены, беспокоюсь за вас. Жалею, что вы не с Эрочкой, но не решаюсь вам советовать к ней ехать, не зная условия железнодорожного передвижения. Погода у нас меняется уже к осени. Сегодня первый раз топили на нашем медпункте, мы занимаем школу. По ночам, однако, прохладно. У меня все пока неизменно, живу надеждой, что удастся перейти на работу, более соответствующую моей квалификации и специальности. Переписываюсь чаще всего с Татой, ей легче всего писать, так как она ведет мои дела, то и письма деловые, а о себе как-то мало что есть сказать. Будьте здоровы и бодры, целую вас, жду ваших писем. Ваш Ися”.

 “Деловые письма”, конечно, легче писать в ситуации, когда все не деловое проходит, как минимум, две цензуры – внутреннюю и внешнюю.

 19 сентября 1941 г.

 “Дорогая Тата, получил твою открытку от 10 сентября и повестку на посылку. Наш погрупуполномоченный идет и за самой посылкой. Я тебя просил не присылать съестного, негде держать и по 1000 причин ни к чему. Еще не знаю, что прислала, но благодарю. Но не траться на меня, лучше пошли родителям. Я нуждаюсь только в ножах для бритья, теплое белье у меня есть, надеюсь, не сопрут, оно в сарае, в плохо закрытом ящике, в мешок не влезает. Эта проблема – где держать, здесь является самой важной, и любую вещь превращает из приятной в досадную помеху. Теплое белье, конечно, жизненная проблема, постараюсь его извлечь и устроить получше. Пока мой бушлат достаточно греет, что будет дальше – увидим. Из твоей открытки вижу, что большое письмо, которое я 5-го сент. послал Жеке, расписавшись в радостной надежде, что удастся так быстро переслать письмо “оказией”, передано не было, очень жаль, т.к. очень редко удается написать большое письмо. Больше оказиями не пользуюсь. Жеке писал потому, что не знал, что ты в М. и Лелин адрес. От родителей пока ничего не получал, от Лели только то, что ты мне прислала. Пересылай мои письма родителям, им чаще будет, а сам им писал вчера. Будь здорова, мое золотко. Крепко тебя целую, твой брат”.

 Как жаль, что пропало письмо, посланное с оказией! Может быть, папа был в нем несколько откровеннее.